Пандемоний
Шрифт:
— Стокгольмский синдром, — ответил Фред.
— Именно. Как раз мой случай. Я влюбился в людей, которые привязали меня ремнями к этой кровати. Лью, отец, мать.
Черт, я явно не в ладах с грамматикой. Мой отец, моя мать. Моя жизнь. У меня явно проблема с притяжательными местоимениями.
— А вот вам и самый главный прикол, — продолжал я. — Раньше мне казалось, что если все пойдет наперекосяк, у меня в запасе остается по крайней мере такой выход, как самоубийство. Но теперь… — я расхохотался, — я не знаю даже, как себя убить.
О'Коннел
— Дэл…
— Не прикасайся ко мне, — огрызнулся я и стряхнул с себя ее руку.
Все трое в ужасе уставились на меня.
Я вздохнул и мотнул головой в сторону уложенных стопками папок.
— Так что вы мне предлагаете? — спросил я. — Что там у вас в папках такого секретного, чем вы можете мне помочь?
— Всякое бывает, — уклончиво произнес другой доктор Вальдхайм.
Архивы «Красной Книги» содержали подробное описание каждого случая одержимости начиная с 1895 года. В конце концов мне стало ясно, что эти трое решили заставить меня взглянуть на каждый из них. Вальдхаймы прочли мне парную лекцию на тему эпидемиологии одержимости. Будучи последователями Юнга, они якобы видели свидетельства того, что еще на заре человечества архетипы владели нашим сознанием. В Америке встречи с демонами зарегистрированы со времен первых пилигримов, однако большинство ученых придерживались того мнения, что современная эпидемия одержимости началась 12 июля 1944 года, когда впервые дал о себе знать Капитан.
К 1949 году Хеллион, Джонни Дымовая Труба, Художник, Ангелочки плюс такой довольно часто мелькавший демон, как Марвел Бой, уже имели своих жертв, хотя точные даты первого появления каждого из их компании до сих пор оставались предметом споров.
— А как насчет этого? — спросила О'Коннел.
Она то и дело возвращалась с пачками каких-то снимков, которые совала мне в руки — ей-богу, как полицейский на опознании преступника. С той разницей, что все до одного здесь были жертвы.
— Нет, — ответил я, наверное, в сотый раз.
У меня имелись свои любимые картинки — в разбухшей папке под заглавием «Война Никсона с одержимостью». Были здесь клинические фото пятидесяти или шестидесяти «ясновидящих» в темных костюмах, присоединенных проводами к ящикам размером с холодильник; а также снимки японцев с голой грудью — Боже, помоги японцам и Эйзенхауэру! — в окружении пентаграмм, причем в каждой вершине такой звезды располагалось по катушке Теслы. Были и фотографии священников в собачьих ошейниках, с проводами в руках, которые они пытались присоединить к спутниковым тарелкам.
О'Коннел поднесла ко мне одну черно-белую фотографию, по виду, сделанную в пятидесятые годы.
— Посмотри как следует. Это тебе ничего не напоминает?
Проблема в том, что они все мне что-то напоминали. Это был настоящий парад мальчиков — остроносых, с хитренькими улыбками и светлыми, зализанными назад волосами.
— Я вам уже сказал. Не помню, чтобы когда-либо бывал
— Не торопись, Дэл, — ответил Фред.
Они по-прежнему звали меня Дэл.
— Твое сознание — лишь часть твоего «я», — произнесла Мег, принимая на себя мой выпад. — Этот сознательный фрагмент ограничен в пространстве и времени, в отличие от остальной части…
— Знаю, можете не объяснять. Остальное связано прочными нитями с коллективным бессознательным.
Боже, как я устал! Устал слушать про это самое коллективное бессознательное. Устал от разговоров о нем, устал читать, устал думать. Эта О'Коннел и Мег совали мне в руки книжки, как миссионеры Библию.
Юнгианцы описывали коллективное бессознательное как нечто в духе первовремени австралийских аборигенов, слегка замешанное на квантовой механике. Последнее украшение явно появилось относительно недавно, после того как Вольфганг Паули попал к ним в качестве пациента. Обширный резервуар человеческой мысли был тем первобытным супом, в котором родились архетипы — не то ходячие схемы, не то реальные личности, в зависимости от того, которые из трудов Юнга вы читаете и кто были его слушатели на момент создания очередного опуса.
Юнг ухватился за демонов и одержимость как за неопровержимое доказательство своих идей, и его публичные заявления вскоре начали совпадать с его личным мнением. Призраки запутались среди нитей нервной системы живых людей: телепатия и априорное знание действовали в не имеющей пространственных границ и передающей информацию быстрее скорости света среде — среде коллективного бессознательного. Так архетипы заполонили Землю.
— Послушайте, — сказал я, — а что, если нет никакой промежуточной среды? Что, если демоны не имеют никакого отношения к архетипам?
Я отшатнулся от стола. Мы все собрались в столовой, потому что именно здесь лежали папки.
— Что общего у философствующих ангелов и женщин-змей, которые мерещились Юнгу, с американскими демонами? Скажите, сколько потрясающих оружием маньяков видел ваш Юнг, когда разгуливал по потустороннему миру?
— Прошу тебя, прекрати паясничать! — одернула меня О'Коннел.
— Архетипы не меняются, — возразила Мег своим коронным непробиваемым тоном. — Но вот их конкретное воплощение в тот или иной момент пронизано культурой общества. Правдолюб — это образ отца, хранителя и разрушителя одновременно, как Шива или Абраксас. Капитан — наш Зигфрид, вечный герой. Дудочник — одна из разновидностей Трикстера.
— Так что сами идеи отнюдь не новы, — заметил Фред из-за раскрытого тома. — Новы лишь их воплощения.
— А как же ВАЛИС? — спросил я.
— В высшей степени рациональное создание, лишенное каких-либо эмоций, — ответила Мег. — Репрезентация мысли как таковой, правда, облеченная в одеяние в стиле хайтек.
— Ты говорила, будто ВАЛИС фальшивка, — заметил я, обращаясь к О'Коннел.
— И сейчас говорю. Его придумал Дик. Писателям это свойственно.