Пандемоний
Шрифт:
— Как бы то ни было, добро пожаловать в Боллинген, — сказала она.
Я покосился на О'Коннел. Интересно, что стало с «Красной Книгой»?
— Боллинген это название дома, — пояснила та.
И все-таки я так и не понял, что такое «Красная Книга» — то ли название секты, то ли какого-то института, а может, просто гигантский компьютер, который предскажет мое будущее.
Мег повела меня по темноватому коридору, мимо кухни и пяти-шести закрытых дверей. Пока мы шли, О'Коннел рассказывала о том, как мы доехали. Правда, она умолчала
Наконец мы дошли до просторного вестибюля в передней части дома. В пол была вделана серая гранитная плита, на которой по-латыни было начертано: Vocatus atque non vocatus deus aderit. Non vocatus deus. Как это понимать?
Я поднял глаза и сразу понял, что зря. Высоко над дверью располагалось то самое окно, на которое я обратил внимание еще на улице. Стекла, если смотреть на них изнутри, напоминали кровоподтеки или зловещие лезвия, которые вот-вот придут в круговое движение.
— С тобой все в порядке, Пирс? — поинтересовалась О'Коннел.
Я отвел взгляд от окна и провел потной ладонью по волосам.
— Что? А, понял. Наверно, устал.
— Этот цветок выполнен по рисунку доктора Юнга, — пояснила Мег. — В один из периодов его жизни, в так называемую Некию, он увлекся круглыми формами — окружностями внутри окружностей. Некоторые из его работ напоминают индийские мандалы.
Скажу честно, я не знал, что на это ответить. Что за Некия такая? Одно я понял точно: последователи Юнга любят бросаться мудреными словами.
— Старикан наверху? — спросила О'Коннел у Мег.
Я поначалу решил, что она имеет в виду самого Юнга — но нет, такое невозможно. Он умер не то в пятидесятых, не то в шестидесятых. По всей видимости, она говорила о втором докторе Вальдхайме.
— Он собирался лечь спать, — ответила Мег. — Впрочем, я и сама с ног валюсь от усталости. Сейчас я покажу вам ваши комнаты. Если проголодались, то не надо стесняться, можете сунуть нос в холодильник. Шован покажет тебе кухню.
— Кто такая Шован? — не понял я.
О'Коннел посмотрела на меня.
— Я взяла имя Мариэтта, когда приняла священный сан.
Мег негромко усмехнулась.
— Лично я никогда ее так не называю, — произнесла она и повела нас показывать комнаты на втором этаже. — На столе есть тетрадь на случай, если вас будут посещать сновидения, — добавила она.
— Замечательно, — ответил я, словно Мег сообщила мне, в каком ящике комода хранятся полотенца. — Спасибо за предложение.
Я закрыл за собой дверь и поставил на пол сумку. В коридоре Мег и О'Коннел о чем-то переговаривались, но слов я не разобрал.
Комната оказалась крошечной, меньше даже, чем та, в которой я жил в общежитии, когда учился в университете штата Иллинойс, но больше, чем моя больничная палата. Рядом с дверью, в которую я только что вошел, имелась вторая, узкая, но у меня не возникло желания вешать одежду на вешалки. Большую часть пространства занимали высокая железная
В коридоре женщины умолкли, а в следующее мгновение дверь в комнату О'Коннел открылась и снова закрылась.
Я сел на кровать, и матрас тотчас просел под моим весом. Существо в моей голове слегка пошевелилось. Весь день оно не давало о себе знать, как будто долгая поездка на автомобиле укачала его, и я, пока оно вновь не напомнило о себе, на время забыл о его существовании. Потому что, я убежден, стоит подумать про демона, и он тут как тут.
Вместо этого я принялся рассматривать темно-розовые обои на стенах. Впечатление такое, будто их не меняли с сороковых годов. Напротив меня виднелось огромное пятно в форме сердца, правда, не такого, как на открытках-валентинках. У этого сердца вверху имелся отросток, подозрительно напоминающий аорту.
Кто-то постучал в дверь — но не в ту, что выходила в коридор. Я выбрался из кровати и осторожно подкрался к тонкой двери, которую первоначально принял за стенной шкаф. За ней стояла Мариэтта О'Коннел. В руках она держала сложенное белое полотенце и губку.
— Я уже начал задаваться вопросом, где здесь полотенца, — пошутил я.
Позади Мариэтты находилась ванная комната, облицованная на манер шахматной доски черно-белой плиткой. В ней была еще одна дверь, которая открывалась в комнату О'Коннел. Кстати, ее апартаменты были просторнее моих.
— Надеюсь, ты не будешь завтра петь в душе? — спросил я.
— Разумеется, нет, — ответила она довольно резко.
Господи, какие мы, однако, обидчивые.
— У тебя красивый голос, — похвалил я, но она только кашлянула — мол, сейчас не об этом. — Нет, серьезно, — не унимался я. — Тебе следовало стать певицей.
— А ты мог бы ремонтировать велосипеды.
Мариэтта вручила мне полотенце и губку, и пока я отошел, чтобы положить их на стол, она стояла в дверном проеме и рассматривала комнату. Нет, ее апартаменты явно больше моих.
— Значит, Шован.
— Не совсем.
Мариэтта произнесла свое имя так, как его произносят ирландцы. Я поморщился, мол, не вижу разницы, и тогда она произнесла его по буквам.
— Понятно, — ответил я. — Я не раз натыкался на него в журналах, но никогда не знал толком, как оно произносится.
Она оставила мое признание без комментариев.
— Еще есть вопросы?
— Нет, то есть да. Латинское изречение рядом с входной дверью.
— Vocatus atque non vocatus deus aderit? — уточнила О'Коннел. — Доктор Юнг написал его над дверью своего дома. «Господь будет там, звали вы его или нет».