Пандора (сборник)
Шрифт:
— Я… Да.
Ему вспомнилась та единственная беседа, что он вел с Кораблем на эту тему. Тоже экзамен своего рода. Корабль есть Бог, и Бог суть Корабль. Корабль мог то, на что не способна смертная плоть… оставаясь смертное. Перед Кораблем расточалось пространство, и само время прерывало свой мерный ход.
«Я тоже Бог, доктор Уинслоу Ферри. Но я не Корабль… или все же он? А вы, дорогой мой доктор, кто вы?»
Причины, побудившие Ферри потешить свое любопытство, были ясны. Божественность Корабля для многих оставалась открытым вопросом. Было время, когда Корабль был просто кораблем.
История Корабля была полна смутных путей и намеков на планету-рай, поджидающую человечество где-то впереди.
Ферри же разоблачил себя как неверующего, одного из тех, кто усомнился в официальной версии истории. Сомнения эти процветали — Корабль не пытался подавить их. В тот единственный раз, когда Керро осмелился упомянуть об этом, Корабль ответил ясно и впечатляюще.
— В чем цель сомнений, Керро?
— В проверке знаний.
— Могут ли твои сомнения помочь проверить исторические данные?
Вопрос требовал раздумья.
— Ты — мой единственный источник этих данных, — ответил Керро после долгого молчания.
— Разве Я когда-либо снабжал тебя ложными данными?
— До сих пор я не нашел неправды.
— Умерит ли это твои сомнения?
— Нет.
— Тогда что ты можешь поделать с ними?
Это требовало размышления более глубокого, и пауза перед ответом была дольше.
— Отложу до той поры, когда их можно будет проверить.
— Изменит ли это твое отношение ко Мне?
— Отношения меняются постоянно.
— О, как ценю Я общество поэтов!
Керро прервал поток воспоминаний, сообразив, что Ферри обращается к нему и уже не в первый раз.
— Я спросил, что это?!
Керро глянул на то, что старик держал в руках.
— Гребень моей матери.
— Вот бестолочь! Из чего он сделан?!
— Из черепашьего панциря. С Земли.
В глазах Ферри вспыхнул отчетливый жадный блеск.
— Ну… не знаю…
— Это подарок моей матери — один из немногих, что у меня остались. Попробуйте забрать его, и я направлю Кораблю официальную жалобу.
Ферри гневно нахмурился. Рука, сжимавшая гребень, задрожала. Но взгляд старика все возвращался к серебряной сетке. Он был наслышан об этом стихоплете, который ночами говорил с кораблем, и корабль отвечал ему.
Старик в очередной раз набил что-то на пульте комконсоли и выдал самую долгую речь из всех, что Керро от него слышал:
— На нижстороне ты приписан к Ваэле таоЛини — так тебе и надо. У причала пятьдесят Б ждет грузовик. Садись на него. Внизу она тебя встретит.
Под насмешливым взглядом старика Керро запихал свое барахло обратно в мешок. «Спер он что-нибудь, не иначе, пока я ушами хлопал», — подумал Керро. Гнев Ферри был ему приятнее веселья, но перетряхивать мешок заново, чтобы проверить, не пропало ли чего, было никак невозможно. Что случилось с присными
Керро завязал мешок.
— Иди, тебя ждут, — отмахнулся Ферри. — Не трать зря времени.
За спиной поэта снова отворился люк. Выходя, Керро затылком чувствовал сверлящий взгляд старика.
Ваэла таоЛини? Никогда не слышал этого имени. «И почему так мне и надо?»
Берегись — ибо я бесстрашен и тем могуч. Я буду ждать с терпением змия и разить ядом его. Ты раскаешься в нанесенных тобою обидах.
Нервный, раздраженный Оукс сидел в тени, глядя на голографическую проекцию.
«Куда подевался Льюис?»
За его левым плечом стояла Легата Хэмилл. Тусклое мерцание проектора высвечивало во мраке их черты. Оба пристально вглядывались в изображение.
Проекция отображала коридор, проходивший за семнадцатым лазаретным отсеком, к арборетуму. Прямо на объектив шли Керро Паниль и Хали Экель. За их спинами, в конце коридора, смутно виднелся сад. Медтехник несла свой прибокс на плече, придерживая правой рукой ремни. У Паниля на поясе висели рекордер и кошелек с блокнотом и стилом. Белизна его комбинезона оттеняла черноту кудрей и бороды. Стянутая золотым кольцом коса падала на грудь. Форменными в его одежде были только ботинки.
Оукс вглядывался в каждую мелочь.
— Значит, об этом юноше сообщал Ферри?
— О нем самом.
Глубокое контральто Легаты отвлекло Оукса, и он секунду промедлил с ответом. За это время Паниль и Экель вышли из поля зрения одного сенсора, и ракурс видения камеры сменился.
— Кажется, они нервничают, — заметил Оукс. — Знать бы, что они там писали в блокноте.
— Любовные послания.
— Но зачем писать, если…
— Он поэт.
— А она — нет. И кроме того, он противостоит ее натиску. Чего я не понимаю. Вполне фигуристая особь и весьма покладистая.
— Взять его и прочесть блокнот!
— Нет! Действовать осторожно и тонко. Черт! Куда подевался Льюис?!
— Все еще не вышел на связь.
— Черт, черт!
— Его помощники утверждают, что Льюис занят какой-то… особой проблемой.
Оукс кивнул. Особая проблема — на их языке это означало что-то требующее особой секретности. Мало ли кто может подслушать. Может, и вживленные передатчики не в силах сохранить такую тайну?
Паниль и Экель остановились у дверей кабинета Ферри в медсекторе.
Оукс попытался вспомнить, сколько раз видел на борту этого юношу. Паниль не привлекал его внимания до той поры, пока не стало ясно, что он может напрямую разговаривать с кораблем. И вдруг этот приказ отправить его на нижсторону!
Зачем кораблю этот тип на нижстороне?
Поэт! Кому вообще нужны поэты? Оукс решил, что в способность Паниля общаться с кораблем он все же не верит.
Но корабль, а возможно — и этот… Раджа Томас… хотели видеть Паниля внизу.
«Зачем?»
Он крутил этот вопрос в уме и так и этак, но к ответу пока не приблизился.