Паника-upgrade. Дилогия
Шрифт:
Огромный, багровый, несомненно видящий Таррарафе.
Страх заставил масаи оскалить зубы: сейчас произойдет!
– Кракен! – прошептал белый за спиной.
Белый узнал чудовище. И знал слово, которым белые называют этот Ужас. Белые знают много слов. Слов бесполезных, когда дело идет о жизни. И смерти. Таррарафе не знал имени чудовища. Но чудовище знало имя масаи. Оно явилось, чтобы забрать его с собой!
Второй глаз вспыхнул во тьме. Такой же багровый. Теперь оба глаза смотрели на Таррарафе. Так смотрит обезьяна. И человек.
Позади раздался
Глупый белый!
– Ты пришел! – крикнул существу Таррарафе. – Возьми же меня!
Страх пропал. Масаи больше не боялся. Огромные, как луны, глаза уже овладели им. Они проникли внутрь, взяли мысли. Таррарафе понял: гигант следит за ним.
Масаи должен стать пищей чудовища. Таррарафе знал, кто отдал его морскому чудовищу. Но он не жалел о том, что развернул лодку. Лучше быть мертвым воином, чем живым трусом.
– Бери меня! – приказал он чудовищу.
Огромное, толщиной со ствол столетнего дерева щупальце поднялось из воды, потянулось к Таррарафе, шагнувшему навстречу. Масаи встал на краю палубного настила, слева от надстройки. Он смотрел на красные глаза и не видел, как щупальце поднялось над ним – выше верхушки мачты – и упало сверху.
Раздался треск дерева – рухнула кормовая надстройка. Лодка прыгнула, как испуганная зебра, но Таррарафе стоял, а щупальце застыло, повисло прямо перед ним. Масаи видел круглые темные присоски и что-то вроде когтя на конце щупальца. Мгновение – и конец этот толщиной с хобот слона обвился вокруг масаи.
Таррарафе не почувствовал боли. Ни в тот момент, когда чудовище схватило его, ни когда, взметнувшись вверх, щупальце перевернуло масаи головой вниз и раздробило затылок Таррарафе, ударив о корму парусника…
…Когда щупальце кракена с шумом вырвалось из воды и потянулось к ним, Веерховен успел отскочить назад.
Но этот болван-негр остался на месте. Тварь схватила его и грохнула головой о борт так, что мозги брызнули наружу. Чудовище еще раз ударило мертвым телом – на сей раз по обломкам кормового навеса.
«Взбесившаяся тварь утопит лодку!» – пришла паническая мысль.
Сначала Веерховен решил затаиться: может, кракен сожрет негра и успокоится? Да и что такое человек для такой громадины!
«Ну, ладно, дрянь, – прошептал Рихард, – сейчас ты схлопочешь…»
Он швырнул на палубу бесполезный (как он мог забыть о фокусе желтокожего?) парабеллум. И бросился к противоположному борту. Трясущимися руками Веерховен откинул крышку ящика. Он дрожал. Но не от страха – от ярости.
Тварь снова грохнула по корме, палуба дернулась под ногами, и Веерховен упал, ударившись коленом.
– Ну, падаль, сейчас! – пообещал он, присоединяя магазины к обоим автоматам. – Ну, ладно, срань!
Уперев в правое плечо приклад «Калашникова», Веерховен прижался спиной к мачте, передвинул рычажок на непрерывный огонь, поймал прицелом багровый глаз кракена и нажал на спуск. Рихард трясся и орал, ствол прыгал из стороны в сторону,
Он продолжал нажимать и после этого, не сразу сообразив, почему смолк грохот и автомат больше не дергается в руках.
С проклятьем Рихард отшвырнул автомат и поднял «Ингрем»…
Когда первые пули попали в голову кракена, чудовище содрогнулось. Щупальца его ударили по поверхности моря с такой силой, что поднявшаяся волна отнесла парусник на десяток метров. Как раз тогда, когда Веерховен поднял «Ингрем». С обезьяньей ловкостью Рихард уцепился за какую-то снасть левой рукой, правой направляя автомат на чудовищного врага.
Но не выстрелил. Потому что кракен поднялся над водой!
Это было умопомрачительное зрелище! Громадная светящаяся масса, в полной темноте встающая из воды и нависающая над крохотной лодчонкой, как живая гора.
Веерховен не стал стрелять. Нелепо стрелять по горе. «Ингрем» болтался у него на локте, а сам Рихард двумя руками обхватил основание мачты, пригнул голову… Если он умрет, то по крайней мере умрет как солдат.
Взрыв бомбы, удар грома – кракен обрушился вниз. Взметнувшаяся волна ударила в корпус парусника и швырнула его вверх. Пролетев не меньше двадцати метров, суденышко рухнуло в кипящую воду под жалобный треск шпангоутов.
Рихард изо всех сил цеплялся за мачту. Потоки воды накатывались со всех сторон сразу. Они захлестывали его целиком, выворачивали суставы. В какой-то момент он думал, что сейчас захлебнется. Что сцепленные пальцы порвутся, не выдержав напряжения. Рихард ослеп от боли, от соленой воды, от бешеной центрифуги, в которую угодил…
Но он удержался. И рыбачья лодка – тоже выстояла. Когда кипящие воды успокоились, Веерховен обнаружил, что стоит по колено в воде, вцепившись зубами в обрывок снасти. Ему понадобилось немалое усилие, чтобы расцепить руки. Глаза жгло, уши были полны воды, а слизистая носа и рта пропиталась горькой солью. Рихард попытался вдохнуть, но в бронхах тоже была вода, и он зашелся в приступе кашля. В довершение всего желудок Веерховена вывернулся наизнанку. Немного полегчало.
Рихард огляделся. Море успокоилось. Во всяком случае так казалось. Вокруг было темно. Лодка по самые борта была залита водой. Чудо, что она еще держалась на плаву. Рядом с головой болталась какая-то тряпка.
«Кусок паруса», – сообразил Веерховен.
А на сгибе его руки все еще висел «Ингрем». Рихард разогнул руку, и автомат, соскользнув, погрузился в воду.
«Кажется, я жив», – подумал Рихард.
Надо что-то делать… Вычерпать воду… где-то был черпак. Но его, наверное, смыло. Еще ведро. Ведро не должно смыть, оно привязано, насколько помнил Рихард… Загребая ногами, Веерховен побрел по палубе к корме…
Страшный удар обрушился на лодку снизу. Днище ее треснуло от носа до кормы, а единственного оставшегося в ней человека швырнуло за борт, в теплую соленую воду, которая так ласкова, когда погружаешься в нее в жаркий день неподалеку от берега.