Пансионат "Уютный дом". Побег
Шрифт:
Аня поморгала. Сама не заметила, как на глаза навернулись слезы и закапали на толстые страницы стихов. Такая ерунда — чужая радость, а вдруг царапнуло по сердцу острым краем, и захотелось вдруг прежней тишины — пустой, настороженной, мрачной, которая заставляла сосредотачиваться на поисках выхода, а не на воспоминаниях, разъедающих душу…
Взгляд наткнулся на книгу. На мокром пожелтевшем от времени листе черной вязью лежали строки, написанные более полувека назад.
«…
Завоевано сердце всецело.
Рифмой черные строки рубя,
Подпишусь вновь рукою несмелой:
Обреченный
Хорошие у Бердина сонеты. Красивые. Анна вздохнула и решительно перевернула страницу, погружаясь в мир чужих переживаний. Это гораздо интереснее, чем думать о своих.
По крайней мере менее болезненно.
[1] Три луча, выходящие из одной точки — символ Инквизиции и ее войск в Илендии и Светлого братства в Верции.
Глава 4
«… Местные верят, что в ночь новолуния стирается граница между миром живых и Адом, и проскальзывают в щели между мирами адские исчадия — от того и встречаются порой в лесах чудища нетленные и в наши дни. Инквизиция утверждала, что бескровные и кровные чудовища вызываются или создаются обладающими даром адского благословения — именуются в нашем государстве девы оные ведьмами. Согласно же поверьям, что бытуют здесь у простонародья, отнюдь не ведьмы призывают подобных созданий, а являются те из разломов-наслоений во тьме ночной, когда луна еще народиться не успела…
… Печник Семен Кирпич утверждает, что жену его заживо загрыз зверь, на задних лапах вышедший из леса, с глазами красными и двумя пастями, в которых по два ряда зубов и все — клыки. Удостовериться в этом нет никакой возможности, ибо тело Кирпичницы за десять лет истлело, и никакой врач не сможет теперь определить причину ее смерти. Соседи печника сообщили, что пил оный беспощадно, калитку не закрывал, собаку не завел, вот волк лесной к ним во двор ходить и повадился. Однако наличие в лесу посторонних существ большинство не отрицает…
… Дочь мельничья, как ушла в лес, так и пропала на неделю. Нашел ее Ерема-охотник, у Витова озера, немую, наполовину поседевшую, с глазами белыми, бездумными. Год из дому девку не выпускали родители, чужому глазу не показывали, а потом сосватали кому-то из Дальних Рощ и осенью увезли прочь из родной деревни. Соседи утверждают, что по весне слышали по ночам детский плач, но ровно до первой грозы. Молвят, мол, родила дочь мельника от зверя лесного чудище, да тем и откупился отец от леса, да от безумья дочериного — уезжала девка открыто, в телеге отцовой, словом не перемолвилась ни с кем, но глаз серых не прятала и коса золотая из-под шали торчала…
… Присоветовали мне в город ехать, спину лечить. Ибо знахарка деревенская — тайная ведьма, волков-людоедов прикармливает, в грозы голая танцует, а Фоме Лошаднику, залезшему было к ней в баню, волчью шкуру пришила. Сестра его сама видела, как брат зверем лесным оборачивался и в чащу убегал. Приходила она к ведьме браниться, а та только рассмеялась, да молвила: кобелю кобелем и жить, зверю — зверем. На нее уж и донос послали куда следует, так что лучше в город ехать…"
Зазвонил колокол. Анна с сожалением оставила книгу на столе и, перекинувшись
— Утром процедуру повторили?
— Да. Но, боюсь, безрезультатно.
— Кажется, этот экземпляр бесполезен. Жаль. Мне казалось, это был перспективный проект. А как наш цветок?
— Судя по всему скоро будут семена.
— Прелестно. Для Фиалки не подобрали микстуру?
— Еще нет. Есть варианты, но придется подождать.
— Как наш изменчивый?
— Все так же. Сейч…
За окном завыли. Девушка поспешно покинула прихожую, пока ее не заметили. Пусть голоса и говорили всего лишь о цветах, но она же не знает контекста: может, в этом тоже есть что-то секретное. Вдруг они тут яды готовят?
На улице как всегда было хмуро и промозгло. У толстого дерева, растущего шагах в пятнадцати от крыльца научного флигеля, стоял тот самый дежурный наставник с куском сырого мяса в руках. Другой такой же кусок валялся между ним и большим черным псом, лежащим в грязи под деревом.
— Ешь! — приказал мужчина и носком сапога придвинул еду к морде животного. Зверь переложил голову на лапы таким образом, чтобы мясо касалось его "щеки", а не носа.
— Ешь! — прикрикнул воспитатель и махнул хлыстом. Не по псу — рядом. Животное вздрогнуло, но позы не поменяло. Наставник замахнулся еще — на этот раз прицельно по зверю, тот заскулил и отполз чуть назад. Мужчина выругался, кинул в черную морду оставшийся в руках кусок свинины и направился к врачебному флигелю.
Аня медленными шагами приблизилась к животному.
— Кис…то есть гав… Какие глупости я говорю! Песик! Песик, не бойся.
Зверь приподнял голову и угрожающе зарычал. Анна присела на корточки.
— Я не сделаю больно, обещаю. Дай я тебя поглажу. Ты не представляешь, как здесь одиноко…
Пальцы коснулись длинной шерсти. Пес недовольно отвернулся, немного порыкивая, но попыток откусить девушке какую-нибудь часть тела не предпринимал.
— Ты здесь один, да? Я тут собак не видела раньше, только двух кошек. Давно тебя привезли? Меня вот недавно. Все никак привыкнуть не могу. И не хочу, если честно.
Зверь покосился на нее умными серьезными глазами.
— Тебе мясо не нравится? А что нравится? Сыр?
Нос пса дернулся.
— Ого! Да ты сыроед, как Фома! Только он толстый, а ты худой совсем. Хочешь, я с обеда принесу тебе кусок? Только ты никуда не уходи!
Анна выпрямилась и поспешила в столовую, изредка оглядываясь. Пес провожал ее внимательным взглядом.
Воспитанники уже почти все поели, и служанка выдала Бер ее порцию неохотно. Сыр и хлеб девушка спрятала в карман, наскоро съела кашу и рагу и еще до колокола, зовущего на занятия, выбежала во двор. Пса, конечно же, на месте уже не было. Но на ступеньках научного флигеля сидел бледный Упырь, обхватив голову руками. Анна направилась к нему.