Панталония — страна чудаков
Шрифт:
— Ах, вот как! — закричала Пелиница. — Ну берегись!
Напугался дед и свалился с ореха. Полетел он на землю и так ударился, что в глазах пламя полыхнуло, а потом ночь наступила.
— Пэтрэкел, дорогой, очнись! — тормошила его Пелиница, но он открыл глаза, только когда она ведро воды холодной колодезной на голову ему вылила.
— Слава Богу, жив! А никакого треска ты внутри себя не слышал?
— Треска не слышал, но что же я видел, Пелиница, когда поцеловал землю…
— Что? Искры из глаз посыпались?
— Какие
— О господи, что он говорит?! Найму крошку-дровосека, пускай вырубит все деревья во дворе!
Пэтрэкел кое-как поднялся на ноги, но решил жену не пугать:
— Давай-ка, — говорит, — потанцуем!
— Что?!
— Тили-тили, трали-вали, — пробовал он запеть, но земля уплывала из под ног.
— Доктора надо! Доктора! — усадила его под дерево Пелиница. — Снаружи вроде цел, но, может, внутри что-нибудь испортил?
Пришёл доктор и велел лежать три недели, чтоб мозги в голове на место встали, — перетряхнул их старик.
— Спасибо, ладно, полежу, — поднял шляпу Пэтрэкел, а про себя подумал: «Что же получается? Выходит, моя голова будто бы в яйцо превратилась? А яйцо это надо высиживать? Многовато быть наседкой двадцать один день. Да-а-а, Пэтрэкел, многое ты повидал за свою жизнь, а теперь ещё и наседкой станешь».
Он лежал всё утро, а после обеда решил подняться. Пелиница тут же его обратно уложила. Она вообще кричала и командовала, как генерал на поле боя. А Пэтрэкел был как раненый солдат. Он годился только для того, чтобы приказы выполнять.
Генерал-то генерал, но, покомандовав, она за дверью пряталась, прислушивалась: не стонет ли? При ней Пэтрэкел молчал или отшучивался.
Денька через три Пэтрэкелу стало совсем не до шуток.
— Ты меня не лечишь, а калечишь! Хватит лежать! Вот у меня живот одеревенел. Пусти погулять!
Ладно, вставай, — дразнила Пелиница, — только голову держи на подушке, чтоб мозги не шевелились. Ты с этим не шути! Закружится голова — и весь разум уйдёт. Можешь и дом поджечь!
«Терплю до ночи», — решил Пэтрэкел.
Но жена вечером поставила три стула у его кровати и улеглась рядом.
Умаялась она за день и уснула, а крошка-дед потихоньку в окно вылез, чтобы дверью не скрипеть.
Планов в голове у него было множество, и первым делом спустил он с привязи собаку, но посреди двора чуть не упал, — земля закачалась под ногами, как лодка на воде, — и еле-еле добрался он до дома. Пелиница спала, свернувшись калачиком.
А наутро он увидел, что лежит привязанный к кровати верёвкой.
< image l:href="#"/>— Так ты, значит, гуляешь по ночам! — говорила Пелиница, уперев руки в боки, как это делают генералы. — Так, получается?
Приуныл, Пэтрэкел. Надо же дожить
От расстройства прямо на глазах худел крошка-дед Пэтрэкел. Дошло даже до того, что его с ложечки кормили.
Вот теперь и привязывай, если есть кого привязывать. Да и жена его похудела от горя, осталась одна тень.
— Не иначе, внутри у него что-то оборвалось, — плакала Пелиница.
По вечерам она зажигала лампаду — не дай Бог, умрёт в темноте.
Однажды проснулся дед Пэтрэкел ночью, крутился-крутился, развязал верёвку, поднатужился и встал с кровати.
По стеночке, по стеночке — вышел во двор. На пороге дух перевёл и прошёл к ореху. Лестница оказалась на месте. Кое-как забрался он на орех, с которого грохнулся, выбрал место поудобнее и привязал себя верёвкой к стволу. Коль суждено умереть, так лучше тут, на дереве!
А Пелиница проснулась, вышла в сад — смотрит: на орехе из-под листьев ноги болтаются и верёвки кусок. Ужас на неё напал. Но вдруг она слышит:
— Дай поесть, Пелиница! Чего-нибудь вкусненького!
Обмерла она и на кухню побежала. Навалила в миску всякой еды и на дерево полезла. Захватила с собой на всякий случай и ночной горшок.
— Пока не выздоровлю, на землю не слезу, — говорил дед. — Это дерево меня уронило, оно меня и вылечит.
Королевское молоко
На охоту Великий Крошка — король Панталонии брал с собою королевскую корову Флорику. Ведь каждый вечер Его Величество пил полведра молока. А если, не дай Бог, давали ему молоко от простой крестьянской коровы — бедный король всю ночь маялся: то снилось ему, что собака его кусает, а то и пастухи палками бьют.
— Стража! — кричал король, проснувшись в холодном поту. — Догнать! Задержать! Обезвредить!
И стражники уносились неведомо куда, неведомо за кем, только двое оставались сторожить короля у изголовья его постели.
Но стоило королю заснуть, как он снова попадал в дремучий лес, и никого вокруг не было, только один хромой волк гнался за ним и ужасно щёлкал зубами. Король просыпался, дрожа как осиновый листок, и набрасывался на стражу:
— Дармоеды! За что деньги получаете?
— Ваше Величество, — жаловались стражники, — мы ваш сон посмотреть не можем! Как же защищать, если не знаешь — от кого?!
Да так уж получалось, что король видел во сне то, что с коровой приключилось, от которой брали для него молоко. Вот поэтому и приходилось королевскую корову Флорику за королём всюду водить. Гуляла она, где хотела, на лучших королевских лугах. Была она толстая и молоко давала успокоительное, без сновидений и привидений. А от волков и собак корову охранял королевский пастух.