Пантера, сын Пантеры
Шрифт:
— Извели мы аистов. И капусту тоже, кроме кольраби. Всему ведь вода требуется. Вот Санта-Клаус, говорят, жив, по-прежнему со своих ледников раз в году подарки приносит.
— Ну, Санта все-таки по детишкам работает, а не самих детишек. Да мы уж и это прошлый год пробовали: очередного резинового пупса прислал.
— По-моему, и то лучше, чем из твердого дерева. Я еще понимаю — дитя из тонких веток, листьев и цветов, как Блодайвет. Хотя норов у нее был скверный.
— Есть и другие сказочки. Не хочешь «Мабиногион», возьми «Махабхарату», там есть
— Шибко мы оба умные да ученые. Ну ладно, ищи, что на тебя глядит, авось и повезет.
В этот самый момент пол зыбко дрогнул, как от дальнего подземного толчка, потревоженная поленница качнулась, и верхние ряды обрушились прямо на Закарию, колотя его по голове и плечам и, наконец, повергнув наземь. Иосия вскочил с места.
— Ушибся? — с тревогой спросил деловито шевелящуюся груду.
— Нет, каков вопрос! — воскликнул Закария, выгребаясь на свет божий. — Ладно, отвечаю. Синяка два-три обрел, не в первый раз. Зато и кое-что дельное к ним в придачу. Погляди-ка!
И он вознес над головой накрепко зажатое в правой руке полено округлой формы, облаченное в тонкую смугло-золотистую шкурку.
— Можно сказать, само в руку прыгнуло. И ведь какое ладное: нарочно ищи — не найдешь.
— Чудное какое. Породы не скажешь?
— Подзабыл. Многое тогда рубили и пилили, а я подбирал. А еще странней — я такого вовсе у себя не помню, хотя считал, что каждую свою деревяшку знаю в лицо.
— Явно не из отцовой копилки: недалеко лежало, — раздумчиво сказал Иосия, подойдя совсем близко. — И свежее: волоконца тонкие, нежные, будто вода по ним еще бежит. И теплое изнутри, будто живое.
— Живое, — рассеянно подтвердил его брат. — Для меня они все попервоначалу такие, хотя потом это гаснет. Но никогда до конца. Огонь я только такими уснувшими кормлю, иначе боязно делается. Слушай, а чего ты с книгой сюда притащился, на столе оставить не мог?
— А, — Иосия скосил глаз на дряхлый, некогда изумительно переплетенный томик in octavo. — То ли с перепугу заклинило, то ли кстати хотел тебе про Карну почитать или Далана. Тут многое такое спрятано под единым переплетом. Да, а сам переплет узнаешь? Юхимой сработано.
— Где-то он сейчас? И помнит ли о своем хобби и о нас?
— Анна однажды сказала, что Сирр особо любит книжных дел мастеров, — чуть невпопад ответил Иосия. — И еще: живые ничего не знают о том свете, а мертвые ничего не хотят знать об этом.
— Вспомнилось тебе. Да ты покажи свою сказку, а то забудем оба.
Закария, по-прежнему с поленом в руке, любовался чуждыми его разуму знаками. Чем-то они напомнили ему ходы, проточенные в дереве жуком, имеющим врожденное чувство ритма и музыкальное образование.
— «То есть древо начала времен, сердцевина живой земли, не смоковница и не маслина, но и не что иное, а обе они сразу, — с некоторым изумлением в голосе прочел Иосия. — Со стволом, подобным копью Луга, и ветвями, сплетенными
Когда сойдутся трое: котел, копье и меч,
Когда вернутся вкупе два брата и сестра,
Покров с ключа златого судьба троим совлечь,
Конца времен, кольца миров настанет тут пора».
— Впечатляет, — хмыкнул Закария. — Ты уверен, что это именно так переводится? Я так помню, что в юхимовом «Океане сказаний» арабские притчи держались наособицу от ирландского фольклора. Читать я, правда не весьма учен, зато память у меня хорошая.
— У меня тоже, — мрачновато заверил его брат. — И, учти, я стихом вовсе не владею, в отличие от тебя, а переводить им с листа и тем паче не могу. Так что сам не понимаю, откуда все взялось. Только это не «Океан», а что — не знаю: название сошло с кожи вместе со всей позолотой.
Закрыл томик и поместил назад на полку.
— Так ты думаешь, что и дерево, и легенда… пришли вместе и пришлись одно к одному? — тихо произнес столяр.
— Ты спросил — я сказал, — так же тихо ответил книжник. — Вот и думай, откуда твое поленце — от ветви, ствола или корня.
Когда морок поразвеялся, решили попробовать находку на нож. Тут же, не уходя в верхнюю мастерскую, расстелили кусок пленки, чтоб не мусорить, Закария широким лезвием царапнул кору в том месте, где она отстала, — и тут послышалось тихое хихиканье, будто некто лез в холодную воду. Он оглянулся на брата:
— Ты, что ли, чудишь?
— Даже и не думал. Может быть, крыса? Та самая, которая поленницу шатнула. У нас в Доме есть такая, шибко умная: все подземные ходы разнюхала своим усатым рылом. Я ее как-то у полок поймал. Бумагу, к счастью, не грызет, но книги вовсю листает. Уронит на пол и…
— Мистика рядом с нами, — Закария махнул свободной рукой, потом прижал ею болванку и начал шкурить, бережно, чтобы не испортить редкостное сырье. Затем начал выделять — ножами поменьше — грубую форму. Он задумал сделать цельную статуэтку младенца без двигающихся ручек и ножек, чтобы не привлекать иной материал.
— Послушай, а не отдал бы ты мне ребеночка? — с оттенком шутки попросил его брат. — Добудешь еще себе, ты же мастер. А то у меня и невеста намечается, и всякий разный флердоранж, а если зреть в корень, так и нам с ней впору будет птенчиков с полу подбирать.
— Не зарекайся, — Закария ловко действовал ножом, поворачивая в левой руке как бы огромную угловатую картофелину. — Помни, что, как говорили в типографиях древности, всяк сам себе наборщик, верстальщик и строгальщик.
Из-под резца слышался бодрый скрип и временами как бы сочное покряхтывание.