Папа Жора
Шрифт:
…Впереди – целый день. Без Аллочки! Тетя Валя ее увезла. Отправиться бы на поиски. Но у меня нет денег. Вру – у меня есть тридцать копеек, которые я прячу в спичечном коробке, на дне ящика с игрушками. Десять копеек я нашел на улице, а двадцать – тоже нашел, на кухне. Монетка лежала у самой ножки стола. Я спрятал ее в карман и выжидал, заметит ли бабушка пропажу.
Вечером она села на кухне, раскрыла свой кошелек. Дважды пересчитав деньги, задумалась. Взглянула на меня. Я уж было решил – пора сдаваться властям: нужно незаметно подложить монетку под стол, а потом якобы
– Думаешь, я потеряла?
– Да, ба.
Сердце бешено тарахтело. Если бабушка сейчас пожалуется папе, тот поднимет тревогу и объявит розыск. И тогда… страшно представить.
– Наверное, я ошиблась.
– Да, ба, – повторил я, понимая папины слова «деньги даром не даются».
Зато теперь я – богач! Зачем мне деньги? Во-первых, куплю себе мороженое. Во-вторых, коплю «на черный день» – так говорит папа, а в денежных вопросах я ему доверяю. По правде, я немножко побаиваюсь этого «черного дня»: наверное, тогда станет темнее, чем ночью, загремит гром, налетят летучие мыши. Тут главное – не зевать и не ловить ворон, а что есть духу мчаться в бабушкину постель. Только непонятно, зачем мне тогда понадобятся деньги?
7
Недавно скандал в Аллочкином доме закончился иначе. Вечером, когда папа читал газету, мама и бабушка сидели на диване, о чем-то беседуя, а я в своем углу играл в «эмиграцию», в комнату вбежала Аллочка.
– Баба Хана! Папа маму бьет!
…Тетя Валя – добрая, в очках, с востреньким носом, почти всегда улыбается. Правда, улыбкой какой-то жалкой. Она продает билеты в киоске. Возвращаясь с работы, порой угощает меня конфетами. Не понимаю, за что ее бьет дядя Вася.
Около их дома толпились соседи.
– Сколько это может продолжаться?! Неужели нет на него управы?!
На крыльцо вышел дядя Вася, лохматый, насупленный, руки в крови.
– Тюрьма по тебе плачет! – закричали женщины.
– Ты что, ирод, творишь! – громче всех разорялась баба Маруся. – Ты за что ее бьешь?! Не бьешь? А руки?! Погляди на свои руки!
Дядя Вася вытер о штаны окровавленные руки.
– Курицу резал…
Он угрюмо оглядел соседей. Сейчас как кинется на всех… Вдруг раздался бас:
– Ну-ка, тарищи, посторонись, – раздвигая собравшихся, вперед продвигался милиционер. – Значит, опять за свое. Ох, Вася, выпросишь ты у меня пятнадцать суток.
Несправедливо – стоило начаться самому интересному, как меня увели домой. Зато теперь я не один – у нас дома Аллочка.
Иметь бы младшую сестричку! Мы бы вместе с ней пускали кораблики, прыгали на бабушкином диване, она бы съедала и мою порцию бульона. Но сколько ни прошу родителей подарить мне младшую сестричку – отказываются. Каждый раз – что за люди? – у них миллион причин в оправдание: то, говорят, капуста, в которой находят детей, не уродилась, то аист не прилетел, то мама должна готовиться к операции. Впрочем, на капусту и на аиста с недавних пор я не шибко надеюсь. Вон, у тети Любы сначала надулся большой живот, а потом появилась коляска с ребенком.
Детей вынимают из живота, развязав женщине пуп. Это я знаю точно. Свой пуп я берегу как зеницу ока. А родители темнят. Они не догадываются, что недавно я обнаружил на полке одну серьезную книгу. Книга мамина. Папины книги – о шпионах и разведчиках, на обложках нарисованы мужчины с пистолетами или блондинки с меховыми накидками на плечах. Там все выдумано и неправда. А мамина книга без рисунка на обложке. Зато правдивая. С таким жутковатым названием: «Акушерство и гинекология». Слова эти запретные, их нельзя произносить вслух, а то еще родители догадаются, что я без спросу открыл эту книгу.
Тети там очень похожи на тех, что нарисованы на дверях туалета – тоже без платьев и без купальников. Голые. Правда, туалетные – веселые, озорные, а в книге – серьезные, строгие, того и гляди закричат: «Игорь, ты что – хочешь простудиться? А ну, отойди от колонки!». На первых страницах они стоят раздетые перед врачом, поднимают руки вверх, наклоняются. Затем идут рисунки неинтересные: какие-то узлы, трубки, пузыри. Потом появляются животы – сначала маленькие, затем большие. В животах, свернувшись и поджав ноги, точь-в-точь, как я во сне, только без мишки, лежат лысые уродливые дети. Больше всего меня поражает рисунок, на котором изображена лежащая женщина с широко расставленными ногами – точно паук, а из дырки под ее животом появляется чья-то маленькая голова…
ххх
Когда Аллочка поела, мы отправились в «мой уголок». Вскоре вошла бабушка и сказала родителям:
– Алла сегодня останется у нас, а Валя поехала к сестре.
Мы с Аллочкой переглянулись и продолжали играть. Звери запрыгивали друг на дружку, рычали, блеяли, заяц ударял в тарелки. Но Аллочке это скоро надоело.
– У тебя куклы есть? – спросила она полушепотом. Кажется, она чего-то стыдилась.
– Нет, у меня только звери.
– Моя кукла осталась дома.
– Поклянись, что никому не скажешь.
– Клянусь.
Я достал спичечный коробок, в котором хранил деньги. На коленях мы подползли к углу, уперлись головами в стену.
– Тридцать копеек, – с важным видом я вернул коробок на прежнее место.
– А у меня дома целых пятьдесят копеек есть, мне мама подарила.
– Зато меня папа в субботу поведет в парк и купит мороженое!
– Мне папа тоже купит мороженое!
– Ничего он тебе не купит, потому что он – алкоголик!
Аллочка толкнула меня кулачками в грудь. В ответ я обхватил рукой ее шею и зажал в «ключ». Она стала вырываться, а я попытался повалить ее на пол. Чьи-то руки схватили меня сзади.
– Перестаньте! – приказал папа.
Пару раз я попытался ударить ее ногой.
– А чего она дразнится!
– Он первый начал, – пожаловалась Аллочка, села на кровать и заплакала. По-взрослому – опустив голову и закрыв лицо ладонями. Тихо, только плечи подрагивали. Я вдруг подумал, что, наверное, так плачет ее мама.