Папаша Горемыка

Дюма-отец Александр

Папаша Горемыка лишь пожал плечами, как обычно, когда его молодой друг позволял себе какую-нибудь выходку, но Юберта побелела, как ее батистовый чепчик.

Ришар заметил это; сославшись на то, что ему нужно что-то взять на судне, он подошел к Коротышке и сказал:

— Приготовься к авралу; мне стоило сегодня большого труда все устроить; через неделю, возможно, было бы уже поздно. Пригони шхуну к девяти часам в Фалоньер, она может мне понадобиться; да не перекладывай это на Шал-ламеля, слышишь, Коротышка? Это добрый малый, но если он опустошит хотя

бы одну бутылку, нельзя рассчитывать на его исполнительность и молчание. Присматривай за ним, а я буду готовить малышку к подъему якоря.

Ришар хотел вернуться к Юберте, но она исчезла: очевидно, девушка вместе с дедом вернулась домой.

Молодой человек последовал за ней; когда он вошел в дом, ему показалась, что Беляночка поспешно утирает глаза платком. В самом деле, ее глаза покраснели от слез.

У капитана «Чайки» было много причин не показывать, что он заметил, как огорчилась Юберта из-за отсутствия Валентина; он попытался развеселить ее своими привычными ужимками и забавными передразниваниями и, когда на губах девушки появилась улыбка, снова начал понемногу входить в забытый было им образ пылкого поклонника; однако Ришар сменил тактику: объясняясь в любви, он держался с Беляночкой так же почтительно, как Валентин.

Юберта долго оставалась смущенной и задумчивой, но затем, словно приняв внезапное решение избавиться от назойливых мыслей и сожалений, продолжавших непонятно почему терзать ее сердце, она мало-помалу стала, как и прежде, отвечать на пылкие речи капитана улыбками, насмешками и всевозможными шутками; в конце концов девушка как будто забыла о Валентине и на вид была так счастлива от присутствия скульптора, проявляя по отношению к нему столько дружеского участия, что тот почти рассердился, когда Коротышка своим приходом нарушил их приятное уединение.

Гонки вот-вот должны были начаться.

К несчастью для Ришара, «Чайка» выиграла два приза, и радость победы в присутствии Юберты, которая вместе со всеми восторженно приветствовала победителя, настолько вскружила скульптору голову, что он совсем забыл о своей роли соблазнителя.

Заметив среди зрителей г-на Батифоля, капитан «Чайки» не смог устоять перед искушением подшутить над ним.

Уж если молодой человек не приступил немедленно к осуществлению своего искусно задуманного плана, разве не мог он подойти к намеченной цели, немного поиздевавшись над лютым врагом дедушки той, которую ему хотелось покорить?

К этому заключению и пришел капитан «Чайки».

Господин Батифоль в честь такого торжественного случая решил рискнуть собственной персоной и записался в число участников лодочных гонок, которые должны были завершить водные развлечения в этот день.

Его костюм, предназначенный для состязаний, был, возможно, и не таким привлекательным, но, разумеется, столь же живописным, как костюмы членов команды «Чайки»: Аттила был облачен в одеяние античного борца, с добавлением к нему, с учетом требований нынешних нравов, трико.

Тощая фигура г-на Батифоля, его сутулая спина, костлявые ноги и узловатые колени,

обтянутые хлопчатобумажным трико, которое морщило, образуя множество складок, производили необычайно странное впечатление. Однако он был так счастлив в этот чудесный день, что даже не принимал на свой счет насмешливых взглядов, сопровождавших его, и по примеру атлетов не забыл натереть маслом свои руки, оставшиеся обнаженными.

Наконец, был дан сигнал к старту.

Господин Батифоль, обливаясь потом и задыхаясь, усиленно налегал на весла и лез из кожи вон, как каторжник на галерах; он опережал своих соперников и, казалось, столько усилий должны были увенчаться наградой.

Внезапно он увидел рядом с собой ухмыляющуюся физиономию скульптора: сидя в очень легкой лодке, тот следовал бок о бок с тяжелой шлюпкой злополучного чеканщика, осыпая его язвительными замечаниями.

— Сударь, — воскликнул г-н Батифоль, — то, что вы делаете, противоречит правилам!

Однако скульптор словно не слышал его слов и продолжал выкрикивать писклявым голосом, свойственным парижским сорванцам:

— Давай, папаша! Ты сейчас схватишь кролика! Ты уже держишь его за уши, старина!

Другие шутки были ничуть не лучше, однако они приводили г-на Батифоля в ярость, тем более что гребцы, оставшиеся на берегу, подбадривали своего капитана рукоплесканиями и неистовыми воплями.

В течение минуты чеканщик боролся с обуревавшим его желанием со всего маху ударить веслом по хрупкому ялику своего недруга; однако он удержался от этого, вспомнив о физической силе Ришара, в которой ему довелось убедиться на собственном печальном опыте. Он приуныл, вышел из сутолоки соревнующихся лодок и причалил к берегу, задаваясь вопросом, когда же Бог, наконец, предоставит ему возможность отомстить мерзавцу-скульптору.

По-видимому, его мольбы были услышаны.

Господин Батифоль скрылся в одном из шатров, расставленных на берегу виноторговцами для своих клиентов; в то время там почти никого не было, так как все отправились смотреть на гонки.

Однако за столиком, соседним с тем, за которым разместился чеканщик, пили вино и беседовали двое гребцов.

Один из мужчин, сидевших напротив г-на Батифоля, был ему незнаком; весьма примечательный костюм другого, обращенного к нему спиной, позволял опознать в нем члена команды «Чайки».

Погруженный в раздумья, г-н Батифоль вначале не придал значения чужому разговору, но, услышав неоднократно повторявшееся имя Ришара, он навострил уши, как охотничья лошадь при звуке рожка.

Вот что он услышал.

— Как же так, — говорил первый из гребцов, тщетно пытаясь поставить стакан, опрокинутый его приятелем, и наполнить его — как же так, Шалламель, ты, кому мы дали прозвище «Выпить бы», воротишь нос от винца?

— Да, — ответил Шалламель, заплетающийся язык и невнятное бормотание которого свидетельствовали о несколько запоздалой воздержанности, — завтра камбуз для спиртного будет открыт сколько душе угодно, но сегодня члены команды должны исполнить свой долг!