Папирус
Шрифт:
Последняя из египетских династий при Гиксосах XVII-ая (1650 – 1552 годы до н. э.) называлась одновременно династией «пастухов и фиванских царей».
Её принцы в годы владычества гиксосов правили и в Фивах, то подчиняясь захватчикам, то, начиная с 1560 года до н. э., иногда даже воюя с ними.
Постепенно гиксосам, начиная со времени правления царя Хиана и вплоть до времени правления царя Апопи II, приходилось иметь дело с постоянно возрастающим сопротивлением египтян, постепенно выливающимся в локальные кровопролитные схватки.
В самом начале XVI-го
Это было первое существенное вооружённое выступление египтян против гиксосов, происшедшее под Абусир-эль-Мелек у восточного входа в Фаюмский оазис.
Египтяне, естественно, ненавидели гиксосов, как иноземных захватчиков, и в самом начале XVI-го века до н. э. начали упорную борьбу против их владычества.
Отчаявшись и не дожидаясь, пока центральная власть, или, вернее, то, что от неё осталось, поднимет народ на борьбу против иностранных поработителей, первыми поднялись египетские крестьяне – феллахи, составлявшие, естественно, большинство населения страны, на чьи трудовые плечи легла основная тяжесть экономического гнёта.
В 1597 году до н. э. молодой человек по имени Абу вместе со своим отцом по имени Али, как обычно, обрабатывали свой надел земли их сельской общины.
Они с большим трудом заплатили свою долю общинной дани и теперь, превозмогая усталость, наслаждались свободным трудом на себя.
Матери у Абу давно не было. Во времена его младенчества она была уведена в рабство гиксосами.
В это же время они покалечили и его отца, пытавшегося вступиться за жену, но всё же остановленную им ради спасения поблизости спрятанного их наследника.
Так они и жили вдвоём с отцом, скудно питаясь от своего тяжёлого крестьянского труда, жалуясь на жизнь, проклиная поработителей, прося помощи у богов.
И вот однажды, во время подготовки к жатве очередного урожая эммера, к их полю, находившемуся в восточной части Фаюмского оазиса, начало подступать гиксоское стадо.
Отец и сын, как один, встали на защиту своих владений, энергичными жестами и громкими словами, пытаясь остановить вторжение на их поле вражеского скота:
– «Гей, гей! Пошли вон! У-у, гиксоские выродки!» – в один голос кричали феллахи.
Но тут один из гиксоских всадников, охранявших стадо, хлестнув плетью своего коня,
Та насквозь пробила бедняге грудь вблизи сердца.
Али, как подкошенный упал навзничь, из-за чего наконечник стрелы совершил обратное перемещение, разрывая рану на спине.
Кровь хлынула из его, издавших предсмертный вопль, уст.
Абу склонился над умирающим отцом, покрывая его вспотевшую грудь своими неожиданно хлынувшими горько-солёными слезами:
– «Отец! Ну, как же так? За что? Тебе больно? Не умирай!».
Но тот недолго мучился в конвульсиях и вскоре затих.
Абу провёл ладонью по лицу отца, навеки закрывая его глаза.
Неистовый гнев охватил юношу.
Кровь закипела в его жилах.
Бессильная злоба затмила его полные слёз глаза.
Исполинская сила наполнила его мышцы.
И неодолимая решимость толкнула юношу на действия.
Тем временем всадник-убийца, на всём скаку проскочивший было мимо них, развернулся и теперь с коротким копьём наперевес во весь опор помчался назад, решив теперь добить и юную жертву.
Как только тот завершил взмах и начал движение руки вперёд, сделав полёт копья необратимым, Абу вскочил с ног, уворачиваясь от возможной траектории движения смертоносного снаряда.
Его, годами тренированное долгим крестьянским трудом, тело сработало, как разжавшаяся пружина.
Одним прыжком он оказался около, подскочившего уже к нему, коня, могучими руками перехватил начинавшийся излёт копья, немного тормозя его в своих отполированных сельскохозяйственными орудиями труда, ладонях, и разворачивая своё жилистое тело на ловко-мускулистых ногах.
Словно не давая копью остановиться, Абу продолжил его, но уже направляемое им, круговое движение, глубоко вгоняя в шею коня.
Тот, сломав копьё, вскочил на дыбы и громко храпя, рухнул боком наземь, придавливая своей тушей всадника.
Ещё не остыв от гнева, держа в дрожащих от напряжения руках обломок копья, Абу вогнал его в горло неприятеля, навеки пригвождая того к своей родной земле.
Очнувшись от происшедшего, он с омерзением отскочил от разливающейся лужи смешавшейся конской и человеческой крови, превращающуюся в не до человеческую.
Постепенно юноша пришёл в себя.
До него начало доходить молниеносно свершившееся.
Абу осмотрелся кругом, не зная, что предпринять.
Небольшие клубы пыли, поднятые с созревшего поля парнокопытными, на некоторое время скрыли его и всё происшедшее от глаз остальных пастухов гиксосов.
Но надо было срочно действовать.
Понимая, что ему всё ещё грозит смертельная опасность, Абу наклонился над телом отца, вслух обещая ему:
– «Отец, я вернусь и похороню тебя».