Паприка (Papurika)
Шрифт:
– А-а, падает! – вскрикнул Сима.- Не поспеем.
– Да. Не поспеем,- отрешенно вторил ему Токида.- Зовет Паприку, но появился у нас в телевизоре. Значит, просит о помощи и нас. Хорошо! – вдруг громко сказал Токида.- Носэ-са-а-ан? Вы слышите меня?
Носэ повернул голову в сторону камеры – волосы растрепаны от ветра – и, потеряв равновесие, пошатнулся. Голос он услышал, но стало понятно, что самого Токиду он не видит.
Торатаро Сима закрыл ладонями лицо.
– Берегись! – крикнул Токида, протягивая руки к экрану. Стеклянный кинескоп словно растворился, и через возникший проем ворвался порыв бодрящего ветра. Намертво вцепившись в толстые руки Токиды, во весь свой рост из телевизора свисал реальный Тацуо Носэ. Токида потянул его что было сил,
24
Две недели. Три.
Неизвестно, куда подевался Сэйдзиро Инуи, и это действует следствию на нервы.
Все реже появлялись в городе чудища, поубавилось аномальных явлений. Но даже при этом беды продолжали сыпаться на журналистов, посещавших брифинги управления полиции да пресс-конференции Ацуко Тибы и Косаку Токиды. И только Мацуканэ, позабыв о страхе, активно собирал информацию, делал из комментариев Ацуко и Токиды эксклюзивные материалы и рассылал их в газеты. Его не смущали происки нечисти, не пробирали ночные кошмары, насылаемые из мира снов. К счастью, чинимые оттуда препятствия не затрагивали содержания статей, рассчитанных на здравомыслящих читателей. В худшем случае расплывались иероглифы – становясь блеклыми и трудными для чтения.
Что-то происходит. Он понимает: наложено табу на само стремление к познанию того, о чем, недоумевая, жаждет узнать широкая общественность. Привыкшие к переполоху, одинаково лихорадочно взвинчиваемому как по пустякам, так и из-за серьезных происшествий, люди столкнулись с запретным бытием, которое угрожало теперь им самим. У них нет иммунитета против медленно распространяющегося безумия. Поэтому если на дороге вдруг начинал смеяться человек, трудно было понять, чем спровоцировано помешательство: возникшим поблизости сверхъестественным явлением или заболеванием, прогрессирующим под давлением накопившегося страха. Правда, аномалии эти проявлялись очень странно и затрагивали только отдельных людей. Например, когда цифры у кого-то на часах приходили в беспорядок или же лицо собственной матери при встрече на мгновение превращалось в морду тюленя. Таким образом, у того, кто хоть раз подвергся воздействию подобных искажений, обострялись самые разные комплексы. Потом они перерастали в болезненные идеи и психические травмы, а человек становился извращенцем и психастеником, лишь распаляя собственные кошмары. И круг жертв этих явлений постоянно расширялся, вовлекались все новые жертвы. Так, кому-то начинало казаться, что украшающее глянцевую обложку еженедельника лицо Ацуко Тибы становится дьявольским, а сама она громко смеется; другие же ничего подобного не замечали. Кое-кто застывал от изумления, вдруг услышав возле уха брань Косаку Токиды в адрес Нобелевского комитета,- но это были только те, кто в этот миг слушал радио.
Все эти невероятные события не выходили за пределы трех-четырех префектур вокруг столицы, из чего Ацуко сделала вывод, что сам Сэйдзиро Инуи – своеобразный центральный передатчик – находится в Токио. «Однако,- размышляет она,- ненависть его способна преодолевать пространство и время». Куда бы они с Косаку Токидой ни подались, эта ненависть будет преследовать их в кошмарных снах. Приближался день церемонии вручения Нобелевской премии.
Сны, которые видела по ночам Ацуко, продолжали пестреть кошмарами, но постепенно смягчались. В них мелькали короткие обрывки в духе Инуи – без особого намека на агрессивность: содомия, в которой он погряз, культ антихриста были всего лишь отголосками прошлого. Ацуко не знала, спит ли Инуи днем и поэтому по ночам не видит снов? Или он не в силах вырваться из сна под воздействием мини-коллектора? Возможно, замдиректора продолжает спать, слабея час от часу? Или, наоборот, копит силы для решающего удара?
В отсутствие Инуи в ее сны просачивались сновидения Токиды, Носэ, Конакавы, Симы и даже Осаная. Каждый из этих мужчин по-своему любил Ацуко, и их сны мягко, словно вуаль, окутывали ее, защищая от снов Инуи. Временами она позволяла себе минуты наслаждения,
Встречаясь с ней днем, мужчины отводили глаза, стыдливо вспоминая события прошлой ночи. Сгорала от стыда и сама Ацуко, однако все ее ухажеры вели себя по-джентльменски и не касались этой темы в разговорах.
Настал день отъезда Ацуко и Токиды в Швецию, но к половине одиннадцатого утра в аэропорт Нарита освещать это событие не приехал никто, кроме Мацуканэ и двух-трех телебригад. Остальные испугались нового появления чудовищ и отказались от этой затеи. А если у тех, кто все же приехал, все обойдется, они бы сочли, что в пылу интервью те не разозлили Инуи только случайно. По просьбе Ацуко ограничили число провожающих: приехали только два сотрудника шведского посольства, три-четыре чиновника из управления культуры и с ними – Торатаро Сима. Из института не было никого. Охрану обеспечивали старший суперинтендант Кикумура и инспектор Убэ. Проводы получились унылыми и незамысловатыми – интервью давали, стоя в общем зале.
– Наконец-то… вы отправляетесь на церемонию вручения Нобелевской премии,- обратилась к Ацуко репортерша, а у самой душа ушла в пятки – девушка жуть как боялась нечисти.- Пожалуйста, в двух словах о вашем настроении в эти минуты?
– Да. Мы отправляемся. Если в двух словах – наконец-то эта церемония вручения Нобелевской премии,- промолвила Ацуко, начиная клевать носом.- Будто бы сон. Сон. Нет. Сон – сейчас.
– Ну-у-у… это да. – Журналистка вдруг понурила голову и стала коровой, но от такой тяжести тут же пришла в себя. Лишь коровья слюна, свисая с губ, напоминает о секундном перевоплощении.- Простите. Весь завтрак – только тарелка жидкой рисовой каши,- сказала она, сглатывая.
– Удачной поездки! – Мацуканэ едва не прослезился в порыве чувств.- Знайте, я тоже вас люблю. Люблю искренне и от всей души. Смотрите, еще немного – и треснут брюки…
– Мацуканэ-сан! – воскликнула Ацуко, страстно целуя его.
– Все эти странные события…- озираясь, обратился к Токиде телеведущий и поежился от собственных слов,- все то, что может случиться на самой церемонии… и если не сменить во что бы то ни стало дом на сцену…
– Пожалуй, вы правы. И все странности – оттого, что это сон,- пробормотал Токида.- Пробираясь… пробираясь сквозь сон в поисках реальности. Можно подумать, будто это и есть реальность. И – скорее, скорее в Стокгольм.
После фотосессии Ацуко и Косаку в сопровождении единственного оператора с камерой направились к воротам предполетного досмотра, и тут случилось вот что: воцарился кромешный темно-пурпурный мрак, прервалось объявление посадки, а из динамиков донесся вкрадчивый низкий голос Сэйдзиро Инуи. Его слова пробивались сквозь хохот и несли в себе тайный смысл.
– Стоящим лагерем в долине Вавилона полчищам ада объявляют войну легионы из Иерусалима, ведомые верховным главнокомандующим Иисусом Христом.
Никто из редких пассажиров в зале не обратил внимания на эту фразу из устава духовных экзерсисов иезуитской миссии, проповедовавшей образование в духе спартанцев. Фразу, без сомнения равнозначную объявлению войны Ацуко и Токиде. Этого было достаточно, чтобы провожающих прошибло холодным потом, и они поспешно разошлись.
Лайнер «Джамбо Джет» «Скандинавских авиалиний» вылетел из Нариты в четверть двенадцатого. Полет продлится около одиннадцати часов, но из-за разницы во времени самолет приземлится в Стокгольме в третьем часу дня. Ацуко села у окна в первом классе. Рядом устроился Токида. О них – почетных гостях страны – знали все стюардессы этого рейса.