Парад планет
Шрифт:
— Брешут все заморские бабы, как те брехливые собаки, в немощи всего им хочется!
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Как уже говорилось, Хома вынужден был выступить с просветительской
В статье утверждалось, что Хома, знаток космогонии, в детстве своем был убежден, будто Земля держится на трех слонах, а слонов держит на твердой панцирной спине гигантская черепаха, и эта гигантская черепаха плавает в безбрежном молочном море. И когда маленькому грибку-боровичку кое-кто из ровесников старался доказать, что Земля с обетованной Яблоневкой держится на трех китах, то принципиальный Хомко, отстаивая основы своей космогонии, лез драться, обзывая своих сопливых оппонентов и собачьей печенкой, и чертовым семенем, и внуками кузькиной матери.
В детстве маленький Хомко, который пока еще лишь пылко мечтал выбиться в старшего куда пошлют в колхозе «Барвинок», уже умел задабривать ветер. Эге ж, когда к Хомке приходил ветер, то хлопчик втайне от родной матушки Варвары зажимал в кулачке пушистую муку, вставал на высоком крылечке на цыпочки и сыпал на крышу хаты, повторяя: «Гей, ты, без рта, без носа, а голос имеешь! Не гневайся, успокойся, славный ветродуй! Бери пшеничную мучицу и неси своим малым деткам, которые поют, свищут и плачут, и никто их не обидит, потому что не видит!»
Выгоняя в поле корову, Хомко обращался к ручейку: «Бережок-татко, водица-матка, благословите воды напиться!» Чтоб подружиться с калиной, на ее ветви цеплял гостинцы — будь то голубая ленточка, конфетка в красивой обертке или сорванный в жите василек. А зимой маленький Хомко украдкой набирал в деревянную ложку киселя, выходил в сени и с порога задабривал киселем жгучий мороз, что лютовал на дворе: «Гей, ты, мороз-морозище, приходи есть мой кисель, только овес не морозь!»
Сидя в поле возле стада, Хомко надеялся, что в чертополохе у кринички, в овсе можно найти смерть, от которой умирают люди. Смерть можно было б спрятать в полотняную пастушью котомку, крепко завязать веревочкой и отнести в тот лес, что чернеет далеко-далеко. Там залезть на высокое дерево, привязать котомку к вершине, так, чтоб только птицы и могли видеть ее. И с той поры перестали б умирать люди в Яблоневке, и баба Явдоха жила бы на этом свете вечно, пока светит и греет солнце. Все рождались бы — и никто не умирал, и тогда никто б ему не загадывал загадки про мертвеца, которого несут на кладбище. Мол, отгадай, дитятко, что это такое вчера случилось в нашей Яблоневке: пять голов, четыре ума, на восьми ногах, а имеют сто пальцев?! Но как, ни внимательно высматривал он ту смерть, надеясь найти и спрятать ее в окрашенную соком бузины котомку, все ж таки не нашел ее, где-то она по белому свету шаталась-рыскала.
Маленький грибок-боровичок учился вызывать дождь: в жару ловил на болоте жабу, накрывал консервной жестянкой и бил по жестянке палкой, чтоб жаба заквакала. Ведь когда жабы заливаются в болоте — непременно жди дождя. А когда ему вместо жабы попадался рак, Хома закапывал его живым в песок. А если не было под рукой ни жабы, ни рака, а солнце палило, хитрый Хомко выбрасывал из хаты во двор веник и терпеливо ожидал, когда небо затянется
Какие только желания не посещали в эту пору буйную голову грибка-боровичка! Иной раз хотелось найти на лугу или в поле козлиный следочек, оставленный копытцем, чтоб из этого следочка украдкой выпить дождевой воды. Вот если бы попался ему козлиный следочек, вот если б он выпил чародейной воды, то превратился б в козленочка, гулял бы себе на воле, и никто никогда в Яблоневке бы не узнал, что это хоть и козленочек, но на самом деле — маленький Хомко в козлиной шкуре и с козлиными рожками.
Батька Хомы, охраняя колхозную кошару, подстрелил волка, что как-то темной ночью вознамерился полакомиться ягненком или овечкой. Снятая с волка шкура сохла подвешенная к балке на чердаке. И разве ж не додумался Хома в один темный вечер напялить на себя волчью шкуру, разве не ходил повсюду в поисках больших камней и не прыгал через эти камни? И ходил, и прыгал, обмирая в волчьей шкуре от жгучего страха — ему все казалось, что вот-вот он таки превратится в волка, вот-вот встретится чародейный камень, который превратит его в серого. Потому что есть такие камни, есть, прыгнул в волчьей шкуре через этот камень — и ты уже волк, прыгнул назад — и ты уже человек. А если не удастся перепрыгнуть назад, то на всю жизнь останешься хищным зверем, отец и мать не узнают и отрекутся от тебя, мыкаться будешь по чащам лесным, охотиться на дичину, подкрадываться будешь темными ночами к колхозной овечьей кошаре, пока тебя не пристрелит сторож, пока не убьют охотники — и лишь после смерти своей ты избавишься от волчьей шкуры и опять превратишься в человека, в Хомку…
Уже тогда, на заре своей юности, маленький Хомко верил, что сумеет когда-нибудь если не горами двигать, то хотя бы раздвигать яблоневские горбы; что научится не только вызывать дождь в засуху, а и собирать дождь из туч и хранить его в больших чанах и макитрах; что научится прятать в крепкие кожаные котомки целые табуны норовистых ветров — и выпускать их тогда, когда ему вздумается, а то даже продавать на ярмарке в районе; что научится поворачивать реки вспять, перепахивать дно и засевать его хлебом; что научится исцелять больных, лечить тяжелые недуги. Хомко мечтал обрести такую силу, чтоб суметь украсть месяц с неба над Яблоневкой, спрятать его в печи или в кладовой, а когда все перепугаются — выпустить месяц на волю, пусть светит для всех, потому что Хомко не скопидом.
Статья в районной газете заканчивалась обещанием: «Продолжение следует». Научные материалистические позиции в статье были лишь обозначены, вместе с тем ее насквозь пронизывал дух субъективизма и преклонения перед предрассудками. Возможно, грибок-боровичок и не чурался предрассудков, возможно, в детстве эти предрассудки повлияли на его психику, на рост и формирование феноменальных способностей, которые уже в зрелые годы превратили старшего куда пошлют в сверхчеловека, но разве не следовало все эти факторы осмыслить с критических позиций? Разумеется, именно с критических позиций!
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
От несчастий и умный поглупеет, такая-сякая напасть любому спать не даст… Что ж тогда говорить про старшего куда пошлют, когда эти напасти валились на него так, как ветки на медведя: если ветка маленькая, медведь в сердцах бурчит, а если большая, топтыгин молчит!