Парад планет
Шрифт:
— Эге ж, мы с тобою свояки, моя мама и твоя мама в одной воде платки стирали… Эге ж, она ему, Василевому, тетка, а он ей через улицу бондарь, по Тупишихе гончар, а попросту — как там хотите…
Торопливо произнес заклинание — и вмиг колода карт в воздухе обернулась стаей птиц, трепещущих крыльями, порхающих, щебечущих. Хлопцы рты поразевали, стали пни пнями, пока грибок-боровичок не смилостивился над ними, что-то произнес — и по его властному приказу стая птиц опять обернулась колодой карт, и эта колода карт лежала себе на зеленой траве: играйте, мол, хлопцы, хоть всю свою жизнь проигрывайте!
А грибок-боровичок пошел себе дальше. Не так далеко он и отошел от картежников, как
— Как же это оно прицепилось к мешку, как репей к кожуху? — растерялась старенькая. — Как же это оно уцепилось, как прилипло, что ходит со мною весь день?
И торопливо стала собирать девичье свое богатство, в мешок кидать его, благодаря Хому за то, что тот не обул ее в свои сапоги, правду сказал, потому что не льстивый, как пес приблудный, потому что не болтает почем зря, фигли-мигли не сыплет, злости и зависти нет в его словах. Собрав девичье богатство, старенькая разогнула поясницу, хотела еще раз поблагодарить грибка-боровичка, глянула перед собою…
Эге ж, глянула перед собою и остолбенела. Думаете, вы б не остолбенели, если бы вдруг увидели то, что яблоневская бабка увидела? А поскольку была она богомольна и даже читала когда-то книгу Экклезиастову, поэтому и слетело с ее языка:
— И двери двойные на улицу закрыты будут, как уменьшится грохот жерновов, и голоса птичьи умолкнут, и притихнут все дочери певучие, и высоты будут им страшны, и на дороге ужасы, и миндаль зацветет, и тяжелеет кузнечик…
Так молилась старенькая яблоневская бабушка, держа в руке травяной мешок, в котором неожиданно очутилось ее девичье богатство, а перед собою видела грибка-боровичка. Да дело в том, что не просто грибка-боровичка, вовсе нет! Этот грибок-боровичок был ну совершенно без головы! То есть он был не совсем без головы, тьфу, поймите правильно, он был с головою, но эту свою голову он держал не на шее, как это вообще принято в Яблоневке, а под мышкой левой руки!
От такого потрясения богомольная яблоневская старушка ошеломленно заголосила Соломонову песнь песней:
— Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, потому что я больная от любви! Левая рука его — под головою моею, правая ж его — обнимает меня!.. Заклинаю я вас, дочки иерусалимские…
Старая украинская бабка, находясь на яблоневском лугу, невольно вспоминала дочерей иерусалимских, потому что при виде безголового старшего куда пошлют у любого бы ум за разум зашел. А эта голова, которую он держал под мышкой, вытаращила на старушку живые, выпуклые, как улитки, глаза, а лукавые губы растягивались в веселой усмешке при виде ее растерянности!
— Будут бабе вершки, будут и корешки! — отозвалась голова голосом грибка-боровичка.
— Опять я видел под солнцем, что бег не у проворных, и победа не у храбрых, а хлеб не у премудрых, и не у разумных богатство, а от времени и случая зависят они! — открещивалась бабка от страшной яви мудростью из книги Экклезиастовой.
— Хоть
И тогда яблоневская бабушка, обрадовавшись, что еще жива, что ноги ее еще не погрузились в землю по колени, попятилась от чародея, который то ли привиделся, то ли приснился, и уж если от него ни откреститься, ни отмолиться, то лучше убежать, чувствуя себя как тот перец, который смел, пока не выйдет на герец [6] , а как выйдет на герец, то он уже и не перец!
6
Герць, герец — поединок.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Что вы скажете про Хому, который до сей поры будто и не тихо ходил и не жидко замешивал, а теперь еще пуще припустил и еще гуще замесил? Про Хому, который не брал чужого — и не боялся ничего такого, потому что имел глаза-меру, душу-веру, а совесть-поруку? Что правда, он и теперь будто бы не полез за чужим, чтобы не утратить свое, помня, что на чужом не наживешься, но ведь, если поразмыслить, никто до сей поры в Яблоневке свою голову под мышкой не носил. Конечно, всякие времена бывали на Подолье, при ордынцах или при ляхах не одному яблоневцу пришлось не только с головой своей распрощаться, а и с белым светом, и когда с фашистами воевали, тоже не жалели голов, но ведь тогда клали свои головы во имя великого и святого дела!
А что же тут? А тут яблоневский колхозник, скотник, старший куда пошлют, прозванный в народе грибком-боровичком, перед старой бабкой на лугу снял с плеч свою буйную голову и спрятал под мышку! Перед старой бабкой! Зачем? Чтобы удивить? Но ведь она, старенькая, уж так наудивлялась за свою жизнь, что никаким безголовьем ее не удивишь.
Много всякой чепухи болтали в Яблоневке про похождения грибка-боровичка с головою под мышкой, трудно отличить, где тут правда, а где выдумка. Потому что в этой истории правда кажется удивительней выдумки, а выдумка похожа на обыденную правду, тут правда, как видно, будет еще похлеще выдумки.
Хома шел себе стежкой по лугу, нес голову под мышкой, потому что кто б еще согласился его голову нести, а с головою, видно, что-то сталось. Еще бы не сталось! Какие-то там шарики зашли за ролики или, может, наоборот, ролики зашли за шарики, только голова не молчала, а беспрерывно болтала:
— Эге ж, весьма важно также знать, что во всех частях нервной системы рядом с собственно нервными элементами существует еще один вид ткани, которая родственно близка распространенным во всем организме тканевым соединениям, известным под названием соединительной ткани.
Голова под мышкой грибка-боровичка выдала эту научную тираду вовсе не голосом грибка-боровичка, а голосом какого-то высоколобого профессора, выступающего с кафедры перед студентами Оксфордского колледжа или Донецкого госуниверситета. Но вдруг фраза оборвалась, губы аппетитно шлепнули, будто голова облизывалась после вкусной колбаски, зубы хищно клацнули, а глаза изменили выражение — теперь это был взгляд не профессора университета, а какого-то диктора телевидения или лектора общества «Знание»: