Парад планет
Шрифт:
Когда он запел, генетическая память в последний раз явила перед его внутренним зрением всяких там клещей, бабочек, ракообразных, клубнику с усиками и красной ягодой, озеро Балхаш с соленой и пресной водой и другую всячину, с которой тракторозавр Хома в далеком историческом прошлом пребывал в тесных родственных связях. А потом от человеческой песни — «У Хоми хата запалилася, стовпом дим, стовпом дим, у Хоми голова засмалилася, стовпом дим, стовпом дим!» — нижняя ходовая часть, с которой он так крепко сросся, стала будто бы отмирать. И чем крепче целовала его Мартоха, тем больше тракторная половина отделялась от него и становилась чужой, потому что разве
Э-э, тут агрегатом быть нельзя, только мужчиной, и в добром здравии!
— А Мартоха з радощами носить воду пригорщами, стовпом дим, стовпом дим, — в унисон запели Хома с Мартохой, то есть тракторозавр и его законная жена. — Що залиє, то займеться, то й Мартоха засміється, стовпом дим, стовпом дим!
И тут Хома ощутил, как отделяется от трактора его человеческая половина, и он уже никакой не тракторозавр, не самодеятельное чудо научно-технического прогресса, а тот самый грибок-боровичок, что и месяц тому назад, достославный старший куда пошлют.
— Мартоха! — закричал он во все горло. — Я уже не агрегат! Можешь потрогать…
Сердобольная Мартоха испугалась за него, что ее Хома уже не тракторозавр, ибо где ж это видано, чтобы агрегат был не агрегатом? Но чарующие украинские песни вместе с чарующими поцелуями украинских женщин еще не такие чудеса творили на предвечной украинской земле! Веря и не веря, она стала ощупывать Хому, неверного и лукавого, потому что от него всего можно было ожидать.
— И правда, — прошептала, — ни одной железячки в тебе не осталось, все живое-живехонькое. Ты же, наверное, проголодался, пойдем домой, покормлю. И галушками гречневыми со свиными шкварками, и грибами… Лишенько, где же это слыхано, чтобы на одном дизельном топливе столько держаться!
Они выбрались из кабины трактора, Хома хлопнул дверцей, так что испуганно пискнула мышь в углу за моторным передвижным опрыскивателем.
— Славно ты его вымыла, — сказал он, пошатываясь на неверных ногах.
— Как родного! А ты, Хома, всю душу свою оттуда забрал или часть оставил?
— Кто знает, — загадочно сказал грибок-боровичок.
В дверях, за которыми темнела холодная беззвездная ночь, он обернулся. Трактор, который еще недавно был живым тракторозавром, который пел и печалился, который тяжело работал и тяжело задумывался над смыслом земного бытия, теперь глядел им вслед невыключенными фарами, на стекле которых мерцали то ли капли воды, то ли слезы…
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ
Спустя какое-то время после вышеописанных событий Мартоха не раз в запоздалом отчаянии хваталась за голову:
— Хорошо, Хома, что сейчас запасных деталей хватает! А если бы было так, как раньше? Ну, сломалась, к примеру, втулка стартера, а чем ее заменить, если запасной нет? Или опять же механик напился и, скажем, спит в бурьяне? Отдал бы ты богу душу ни за грош…
А грибок-боровичок (ох,
— Было бы мне тогда: расти для пса, трава, если кобыла сдохла.
— А завелись бы камни в почках или аппендицит разбушевался? Какой врач нашел бы тебя в поле, где ты пашешь или ботву возишь? Пришлось бы готовиться к смерти, а гроб для всякого найдется.
Левый глаз Хомы лукавого смеялся так, как тот рубль, что другой рубль в компанию кличет, а правый печалился, как у коровки, которой пришлось привыкать к ржаной соломке.
— Зальют масла в бак, заменят конденсатор, отрегулируют предохранительный клапан — вот я опять и здоровый. Даже не чихнул ни разу, разве что через выхлопную трубу.
Эге, видать, крепко привык Хома, будучи тракторозавром, к таким харчам, как дизельное топливо определенной кинематической вязкости и кислотности, к консистентным смазкам и к их ароматам. Поставит Мартоха на стол миску борща с мясом или поджарит курицу, а грибок-боровичок уже носом крутит.
— Что, захотелось консталину жирового? Чтоб смазывать подшипники и всякие рабочие узлы? — гневалась Мартоха. — Ты уже не тракторозавр, пора привыкнуть. Не жди, я тебе на стол не поставлю смазки графитной или тавота. Хлебай то, что все люди хлебают. И чего это ты хлеб в пальцах катаешь? Не съест собака калача, не изваляв его, да?.. Выпей для аппетита, раз такое дело…
Грибок-боровичок охотно выпивал для аппетита чарку-другую, брался за ложку.
— О, выпил, о, ест! — говорила сердечная Мартоха. — Всякое дизельное топливо и консистентные смазки из чего приготавливают? Из нефтепродуктов! И эту проклятую сивуху, люди говорят, тоже гонят из нефтепродуктов, вот она тебе и по вкусу, вот и закусываешь после нее.
— А разве у нашей Вивди Оберемок самогон уже не из свеклы и сахара?
— Поглядите на него! Сам захотел бежать впереди прогресса, записался в тракторозавры, так почему Вивдя должна отставать? Она тоже хочет идти в ногу с прогрессом, поэтому самогон гонит из нефти для таких скважин, как ты!.. И свиные шкварки не лезут в рот? Может, захотелось красной или черной икры из нефти? А белого хлеба из газа?
Жена всегда найдет, за что распекать мужа, даже если не за что его распекать… Вот, например, идут они вдвоем по улице, только Хома покосился невольно на какую-нибудь машину или цистерну, которая едет по вязкой осенней дороге, а Мартоха сразу начинает сердиться, от ревности белеет лицом, будто египетская мумия. Даже в талии делается тоньше — так она гневалась на Хому.
— Всякие сеялки и машины до сих пор сидят у тебя в голове? Чего ты им под колеса заглядываешь! Раз уж такая жажда напала, ты хоть на девок гляди, не так обидно. Что про меня люди скажут, если ты на железные моторы готов кидаться, у тебя все еще техника на уме!
Вот так Мартоха сердилась и дулась на Хому, как жаба на гусыню. А что же грибок-боровичок? Порой будто и в самом деле забывал про Мартоху, потому что все еще не мог забыть свою жизнь тракторозавра, а тракторозавры ведут себя иначе, чем мужчины. Ну, иногда зарокочет на Мартоху, будто мотор у него в груди отозвался, сердито мигнет глазами, как мигал фарами, да еще изо рта у него звук клаксона вырвется, да еще послышится мелодия, будто из выхлопной трубы, а так больше ничего. А так больше ничего, хотя со стороны могло показаться, что, слушая свою любящую поразглагольствовать жену, Хома рядом с ней не на двух ногах идет, а катится на четырех колесах на резиновом ходу.