Парад планет
Шрифт:
— Да я буду не я, пьяница чертов, если не возьму тебя в охапку и не занесу в хату. Ишь как нализался!
— Мартоха! — умоляющим голосом сказал грибок-боровичок, словно к самой богоматери обращался. — Да не сдвинешь ты меня с места, ибо я прирос к трактору, а трактор прирос ко мне!
— Вижу, ты не наберешься разуму ни к старости, ни к смерти! — вконец разгневалась женщина, пытаясь вырвать мужа из кабины. — Вырос, да ума не вынес.
— Мартоха, угомонись! — просил раздосадованный грибок-боровичок. — В старину когда-то в Яблоневке водились динозавры, а я, может, записался в первые тракторозавры!
— Куда, куда?
— В тракторозавры!
Мартоха угасла,
— Динозавры… — прошептала со страхом в глазах. — Тракторозавры…
— Ну, когда-то на земле еще водились кентавры, — положив руку на руль, успокаивающе промолвил старший куда пошлют. — Извини, наполовину мужчина, а наполовину конь.
— Какая половина мужчина, а какая половина конь? — прошептала Мартоха.
— С головы до пояса мужчина, а ниже пояса конь.
— Лишенько! — вскрикнула Мартоха. — Ниже пояса — конь…
— Да не бойся, Мартоха, — успокаивал ее Хома, — потому что я ниже пояса вовсе не конь.
— А кто же ты ниже пояса?
— До пояса я человек, а ниже пояса — трактор.
— Лишенько! — опять вскрикнула Мартоха, и сердце у нее в груди ухнуло, словно иорданская полынья под железным ломом. — Ниже пояса — трактор!..
Хома на тракторе походил на того виноватого медведя, что корову съел, а Мартоха возле трактора походила на ту виноватую корову, что в лес зашла и свой конец нашла.
— Не печалься, Мартоха, еще не в таких оказиях оказывались, не впервой!
И тогда Мартоха, ломая руки и кусая губы, тихонько заголосила, кляня на чем свет стоит и судьбу свою, и научно-техническую революцию, и мужа. У других яблоневских женщин мужья как мужья, впереди прогресса не бегут и от прогресса не отстают, а этому ошалелому Хоме больше всех нужно. От динозавров и кентавров — прямехонькой дорогой в тракторозавры! Она кляла тот день, когда Хома, проснувшись утром, увидел сияние над ее головой, кляла его увлечение магией, и злоупотребление санс-энергией, и макробиотический дзен, и сорокадневное голодание, и шефов-роботов (в особенности же этого шелапута Мафусаила Шерстюка!), и машину времени, и невидимого грибка-боровичка. Мартоха даже кляла выходы старшего куда пошлют в астрал, о которых лишь интуитивно догадывалась, ибо раз уж он выходил в астрал, значит, не зря, Хома не из тех, что будут выходить попусту.
Хома слушал с философским спокойствием, а когда Мартоха умолкла, новоявленный тракторозавр отозвался:
— Мартоха, не ищи виноватых, потому что, видать, ты сама виновата…
Когда Хома перешел в наступление, Мартоха умолкла, потому что женщины любят чувствовать над собой твердую мужскую руку. И хотя сегодня это была рука тракторозавра Хомы, но все же!..
— А как теперь у тебя на душе? — спросила примирительно Мартоха. — Или и души нет?
— Душа была, душа есть, — приходя в себя, успокоил ее грибок-боровичок, то есть тракторозавр Хома. — Вместо того чтобы кричать, разглядела бы меня получше.
Видно, он еще хотел и похвастаться!
— Не у каждого яблоневца есть глаза да еще такие фары в придачу, как у меня, — вел рассудительно он. — А погляди на колеса на резиновом ходу! Разве дедок Бенеря может похвалиться такими? Или зоотехник Невечеря? Даже у директора школы нет таких и не скоро будут.
Заинтригованная горделивым видом и словами тракторозавра Хомы, оттаяла душой Мартоха, внимательней стала приглядываться к представшему перед ее глазами научно-техническому диву. А это диво, придя в себя и напыжившись перед нею, говорило:
— У меня имеется такой передний мост, какого ни у кого из мужчин в Яблоневке нет!
— Эге ж, хороший мост, чтоб он тебе боком
— А бак для горючего? Знаешь, сколько я заливаю литров?..
— Знаю, как ты заливаешь себе фары…
— А коробка передач безотказная!
— Попробуй тебе откажи…
Всем хвалился Хома, чего у других нет. И гидроусилителем рулевого управления, и воздушным фильтром, и водяным радиатором, и генератором. Играючи, без всяких усилий нажимал на педали управления тормозами, так нажимал, будто они стали продолжением его ног, ведь Хома наполовину стал заводской машиной! Он не мог нахвалиться рычагом ручного управления, регулятором топливного насоса и рычагом переключения передач. Заинтригованная Мартоха даже в мотор заглянула — мотор был теплым, пахло от него бензином, соляркой, маслом. Набравшись смелости, она указательным пальцем потрогала муфту сцепления — вдруг тракторозавр Хома захохотал:
— Ой, не щекочи меня, Мартоха!
А она, лукавая, чтоб досадить мужу, который вот так надумал опередить научно-технический прогресс, одной рукой щекотала муфту сцепления, а другой стала щекотать радиатор. Конечно, тут смех разобрал бы и трактор, а что уж говорить про тракторозавра Хому, который даже в бытность свою обыкновенным человеком любил отпускать смешки из гречневой корчажки! Вот он и хохотал, играя карими глазами, содрогаясь туловищем и вибрируя колесами.
— Прекрати, Мартоха, — умолял ее, — а то уже колики в основном цилиндре гидравлической системы! Хватит, что-то булькает даже в масляном насосе!
— Я тебе не сделаю худого, — посмеивалась проказница Мартоха.
А у тракторозавра Хомы слезы от смеха выступили не только на глазах, а и на фарах.
— Мартоха, ты не русалка, а я не парубок, я тракторозавр, у меня от твоей щекотки сводит педаль ножного управления регулятором топливного насоса. Если я сделаюсь от смеха калекой, кто меня такого отремонтирует, об этом ты подумала?
— А ты обо мне думал, когда в тракторозавра превращался, а? Ты со мной посоветовался? А как ты теперь в паспорте будешь записан, какой у тебя пол, национальность? Тебя мать таким не рождала, сроду таких украинцев на свете не бывало. Разве песни или сказки для таких тракторозавров складывались? Кому нужен такой муж?
— Не сердись, — буркнул Хома, — теперь яблоневские женщины еще больше потянутся ко мне, чем прежде. Сразу и муж и тракторозавр — не одна позавидует такому хозяину!
Мартоха, сплюнув через левое плечо, пошла в хату, а Хома тем временем зажег фары, потому что на дворе стемнело, на Яблоневку опустилась ночь. И возникла у него вдруг под большими осенними звездами в голове мысль об Экклесиасте, сыне Давида, царя иерусалимского. Говорил этот проповедник, что суета все, что нет ничего нового под солнцем, поколение уходит и поколение приходит, а земля извечно стоит. И мудрость — это погоня за ветром. Во многой мудрости много печали, кто умножает познания, тот умножает скорбь. Не остается памяти о мудром, как и о неразумном, на вечные времена, и все забывается, и мудрый умирает так же, как и неразумный. Лучше доброе имя от оливы хорошей, а день смерти человека — от дня ее рождения. Хуже смерти — женщина, это ловушка, ее сердце — тенета, а руки ее — цепи. Веселись, но помни про дни темноты. И миндаль зацветет, и отяжелеет кузнечик, и исчезнут желания, ибо отходит человек в вечный дом свой, и готовы окружить его по улице плакальщицы, доколе не порвался серебряный шнурок, и не разорвалась золотая повязка, и у ручья не разбился кувшин, и не сломился круг, и не канул в криницу… И вернется прах в землю, а дух возвратится опять к богу, который дал его! Бесплодная суета сует — все!..