Парад теней
Шрифт:
Неизвестно как, но и без ключа Тишков справился с этим делом за полминуты, кинул браслеты на скамейку и спросил:
— Можно идти?
— Гуляй, — разрешил Панкратов и раскрепощенно раскинул руки. — Вот и все, дорогие мои мальчишки!
— Без потерь? — спросил Махов.
— Откуда им быть? Ребятки, когда Жорка всех караульных собрал на себя, по его отметкам спокойно проникли на территорию, тихонько повязали возвратившихся на посты часовых, а потом всем составом провели чёс. Так что к последнему рывку перед нами были только те, кто колбасились здесь на площадке
В опровержение хвастливых полковничьих слов нежданно трескуче раздались три отчетливых пистолетных выстрела и пронзительная автоматная очередь.
— А ты говоришь, все, — всерьез, без подначки, в восстановившейся тишине сказал Махов.
— Вот теперь действительно все! — не сдался Панкратов. — Последнего дурака, не пожелавшего больше жить, ребятки кончили.
— А не одного из ребяток? — посомневался Махов.
— Последней была очередь моего автомата, Леня, — поучительно заметил Панкратов.
На всякий случай в ожидании непредвиденного посидели молча минуты три. Ничего не произошло, и они поняли окончательно, что ничего и не произойдет.
— Нам с Жорой пошептаться надо, — ни к кому обращаясь, заявил Махов.
— Конспираторы! — обиделся Панкратов и встал. Вдохнул необъятной грудью порцию холодного ночного воздуха и успокоил сам себя: — Ну и хрен с вами. У меня и без вас дел по горло.
И точно: уже пробирались по парковым аллеям сюда, к колесу, спецмашины — «воронок», санитарная, труповозка…
— Он что-нибудь сказал, Жора? — спросил Махов, наблюдая, как в отдалении, уже окруженный своими ребятами, размахивал руками, распоряжался Панкратов.
— Он назвал его, в открытую мне назвал.
— Мы и так знаем, кто он.
— Но теперь его можно по имени назвать вслух, — взъярился вдруг Сырцов. — Бывший твой зам, бывший майор милиции Владимир Демидов. Берегись, Демидов!
— Все, — понял Махов. — Улетучилась вместе с Летчиком, — невольной игры слов он не заметил, — последняя наша слабая надежда, лопнула последняя ниточка.
В начале четвертого (ночи? утра?) Сырцов беззвучно — профессия научила — открыл дверь своей квартиры и, осторожно прикрывая ее, включил свет в передней. Первое, что он увидел, была мальчиковая курточка на вешалке, впопыхах зацепленная за крючок подкладкой наружу. Здоровенный лейбл глянул на Сырцова красным глазом. Сырцов прочитал про себя золотые буквы под ним. Получилось "Дольче кабано". Что такое «дольче» он знал от любившего пофорсить Кузьминского, щеголявшего не раз в разговоре названием знаменитого феллиниевского фильма "Дольче вита", что означало "Сладкая жизнь", а что такое «кабано»? Что-то из семейства парнокопытных? Как лучше? Сырцов попытался перевести с иностранного вслух:
— Сладкая свинья? Сладкий кабан? Сладкий поросеночек?
Улыбнулся и на цыпочках (в кованых-то башмаках!) вошел в малоосвещенную косым коридорным светом комнату.
На тахте, не раздевшись, спала Дарья. Она сняла только сверкающие башмаки,
— Сладкий поросеночек, — без выражения повторил он свой вольный перевод с итальянского.
Вдруг он резко почувствовал другой запах — дикая вонь. Он долго соображал, откуда он, пока не понял, что от него самого. И даже не от него (Сырцов передернулся), от покойного Севы Субботина.
Он рванул из комнаты. В ванной Георгий разделся догола, уложил комбинезон, жилетку и исподнее в замечательную шведскую стиральную машину «Электролюкс», а бронежилет запихал на антресоли. Почти неслышно работало шведское техническое чудо, а он, стоя под деликатным дождичком душа, рассматривая свои синяки. Отогревшись, приступил к главной процедуре отмыванию. Густо намыленной жесткой губкой он отдирал от себя нечистые лапы уголовников, гнилой вонючий мешок, липкий взгляд отошедшего в небытие Летчика.
В чистых трусах, благоухающий туалетной водой Сырцов повторно навестил комнату. Дарья спала, не поменяв позы. Французскими духами уже не пахло, их тонкий запах перебил тяжелый аромат, принесенный Сырцовым.
Он сходил в ванную и вооружился освежителем воздуха. На третий пшик Дарья открыла один глаз (второй был в подушке) и хрипато спросила:
— Ты что делаешь, Жора?
— Дрова рублю, — ответил он любимым в таких случаях присловьем Казаряна.
Она перевернулась на спину и, глядя в потолок, пожаловалась:
— А я тебя ждала, ждала…
— Ты спала, — поправил он, продолжая распылять освежитель.
— Ужасно воняет, — вторично пожаловалась она. — Это что, тройной одеколон?
— Ты вовремя проснулась, а то бы почувствовала, что такое настоящая вонь, которую я сейчас старательно уничтожаю предназначенным для этого дезодорантом, — неизвестно зачем занудливо объяснил Сырцов.
— Что с тобой, Жора? виновато поинтересовалась она.
— Да ничего, все в порядке! — ответил он бодро.
Рассветный серый свет из окон уже начинал робко бороться с желтым коридорным. Даша скинула с тахты ноги, обеими руками уперлась в ее край и сделала мучительную попытку в утренней мгле рассмотреть его лицо. То, что она увидела, показалось ей совершенно незнакомым.
— Мы опять чужие, да? — спросила она.
Он с хрустом надвинул крышку на баллон.
— Я — уже или еще, не знаю, — не я, Даша.
Она поднялась с тахты, отчаянно робея, подошла к нему и увидела его торс в пока еще розоватых синяках. Ужас, охвативший ее, помог вновь признать родным это побитое, истерзанное, измученное тело. Она ладонями и щекой прижалась к его ушибам и, страдая, спросила потерянно и нежно:
— Как это, милый? Откуда? Зачем?
Он, стесняясь, неуместно хихикнул и попытался сострить никулинской фразой из "Бриллиантовой руки":