Парад теней
Шрифт:
— Поскользнулся, упал, потерял сознание, очнулся — гипс.
— Ты вправду терял сознание? — всполошилась она. — Тебе необходимо лечь, лечь немедленно! Где постельное белье? Ах да, в тумбе!
Она металась по комнате, поднимала ветер вздымаемой простыней, боксерскими ударами взбивала подушки, тщательным треугольником откидывала край одеяла. Она суетилась, невнятно причитая, и это было замечательно.
— Запыхалась, — виновато призналась Даша, разогнувшись наконец-то. Она быстро и легко дышала, а отдышавшись, скомандовала: — Ложись немедленно.
— А
— И я, и я, — успокоила она, подскочила и, как медсестра (видела в кино), осторожно приобняв его за талию, повела к готовой постели. Он не сопротивлялся. Дошли до тахты, и Сырцов сел на отведенное ему место треугольник простыни, открытый откинутым углом одеяла. Даша легонько, стараясь не касаться синяков, положила обе ладони ему на плечи. Несильным нажимом пыталась уложить его на спину. Он поддался и лег. Тогда она сделала еще одну — героическую — попытку: забросить и ноги его на тахту. Она обняла эти тяжелые ноги, как охапку дров и попыталась встать. Не удалось. Она присела отдохнуть на ковер, и вдруг, к ее удивлению, ноги взметнулись вверх и сами по себе устроились на ложе. Не так, так эдак, но дело было сделано. Она поднялась с ковра и строго предупредила: — Я сейчас вернусь.
Ну, не «сейчас», конечно, а минуток так через пятнадцать Даша появилась в той же полюбившейся ей майке с надписью "Лав ми", что и в прошлую ночь. Сырцов лежал на спине поверх одеяла и тупо смотрел в потолок. Она прилегла рядом и погладила его бицепс, ощутила под рукой холодную каменность мускулатуры. И все про него поняла. Зашептала, зашептала:
— Это ступор, Жора, спазматический шок от потрясения. Со мной дважды такое бывало на первых концертах на публике. Что ж мне с тобой делать? Что мне делать?
Даша растерянно шептала, а руки ее уже знали, что им делать. Они летуче ласкали окаменевшее тело. Потом взялись за дело и мягкие губы, переставшие причитать. Он глубоко и протяжно вздохнул, не меняя позы. Она с трудом стянула к коленям его трусы. И притихла, прижавшись к нему холодными сосками, теплым животом, горячим лобком. Когда все было готово, она перекинула через него ногу и с тихим стоном села на кол. Медленно и мягко, стараясь излишне не тревожить больное его тело, она поднимала и опускала свой маленький круглый зад, шепотом объясняя, почему она это делает:
— Это для тебя сейчас просто как лекарство, чтобы расслабиться. Ты лежи, лежи спокойно, я сама, я сама, я сама!
— А что это для тебя? — спросил Сырцов, еще не включившись до конца.
— А для меня это счастье быть с тобой, — ответила Даша, замедлив ритм перед последним приступом.
И вот он, последний приступ. Нет больных и здоровых, нет заботливых медсестер и страдающих пациентов. К черту лекарства! И уже он был сверху, а она внизу, и она на боку, и он на боку, и были вместе, прижавшись друг к другу в ожидании высшей точки и в судорожных схватках на высшей точке.
Она поцеловала его в ямочку на подбородке:
— Спи. Тебе обязательно
Заснул и он, сам себе приказав проснуться в восемь. В восемь утра ему необходимо было сделать телефонный звонок. Ровно через два часа.
22
Рассеянно поцеловав невыспавшуюся жену, Кирилл Горбатов, подхватив в прихожей подготовленный еще с вечера кейс, вышел сначала на лестничную площадку, затем во двор и — в город.
В город он выехал, конечно. Через квартал Кирилл прибил к тротуару свой автомобиль напротив знакомого телефона-автомата. При его образе жизни часто надобились телефонные жетоны, и он запасался ими во множестве. Услышав родной голос, Горбатов опустил пластмассовый кружок в щель и виновато заговорил:
— Это я, Галка, здравствуй. Я сегодня задержусь до двенадцати. Так вышло. Срочный звонок, и я не мог отказаться от свидания. Приду и все объясню. Не опоздаю, буду ровно в двенадцать.
Кирилл облегченно вздохнул и вновь уселся за руль. Через двадцать минут, ровно в десять, он был у своей галереи, у закрытого входа которой его ждал Георгий Петрович Сырцов, свежий, как огурчик, и элегантный, как рояль.
— Я не опоздал! — на всякий случай оправдался Горбатов, показывая Сырцову свои замечательные швейцарские часы. — Ровно десять. Здравствуйте, Георгий Петрович.
— Здравствуйте, Кирилл Евгеньевич. Я не в претензии, — успокоил его Сырцов.
— А что — закрыто? — удивился Горбатов, подергав бронзовую ручку.
— Вы же в одиннадцать открываетесь, — напомнил Сырцов.
— Но кто-то уже должен на месте быть, — раздраженно давя кнопку звонка, пояснил Кирилл.
— Две дамы уже прошли. Строго на меня так посмотрели. Видимо, решили, что я — потенциальный грабитель, и закрылись как можно тщательнее.
В дверном окошке появилось почтенное старушечье лицо.
— Открывайте, Марья Тихоновна! — крикнул Горбатов. Не «откройте», а «открывайте». Показал, что сердит. Мария Тихоновна пощелкала многими замками и открыла.
— Доброе утро, Кирилл Евгеньевич. А мы вас сегодня и не ждали. (Был вторник, когда, как все знали, хозяева галереи укрепляли спортом свое здоровье в бассейне или на корте.)
— Извините за невольную резкость, Мария Тихоновна, — устыдился своего раздражения Горбатов. — И доброе утро. Уже все на местах?
— Светлана давно в кабинете, а мы только что пришли, — доложила Мария Тихоновна и покосилась на Сырцова. Решив, что этот с хозяином, официально поздоровалась.
Они двинулись мимо Марьи Тихоновны, мимо вставшей у столика другой пожилой дамы, в одни ампирные двери, в другие ампирные двери.
— А куда мы идем? — недоуменно спросил Сырцов.
— Как куда? — удивился в свою очередь Кирилл. — В Данин зал. Двойной портрет в красном вас ждет. Вы ведь за ним пришли?
Сырцов, наконец, вспомнил, что в свое время ему сделали царский подарок.