Paradisus
Шрифт:
автоматами.
Снял куртку, протянул Марине.
– Обмотай-ка ногу.
– Не надо.
– Завтра не сможешь идти.
Она капризно изогнула губы и, взяв куртку, обмотала вокруг ноги, связав
рукава. Ну вот. Теперь нога не будет мерзнуть, а к утру мозоль должна
затвердеть.
Пора устраиваться на ночлег. Мне уже приходилось спать на деревьях, и я
давно усвоил,
кармана веревку – только бы ее длины хватило на двоих.
Держа один конец в правой руке, другой перекинул через ствол дерева и
схватился за него левой рукой.
– Лезь сюда.
Марина полезла ко мне сквозь ветви.
– Осторожно, – крикнул я, когда она покачнулась, едва не сорвавшись с
дерева.
Прямо у ствола ветви толстые, удобные для спанья.
– Обмотайся веревкой.
Марина послушалась.
Я связал оба конца веревки суровым узлом.
Несмотря на впивающуюся в спину кору, затекающие руки-ноги, Марина
скоро уснула, свесив голову на грудь. Рыжие пряди из-под шлема закрыли ее
лицо, и я не мог видеть, как она дышит.
Я посмотрел вверх. За ветками чернело небо. Денек выдался суетливый,
но удачный. Я жив, и это несмотря на то, что много раз плюнул в лицо Джунглей.
Вернее, жив благодаря тому, что плюнул.
Джунгли полны одиночек…
Я еще раз посмотрел на спящую девушку («девушка» - надо же, вспомнил
это слово!) и прикрыл глаза.
2
УТРО НА СВЕТЛОЙ ТЕРРАСЕ
– Андрюша, сахар класть?
Посреди террасы – солнечная лужа. На столе – широком, самодельном -
небольшая круглая ваза с печеньем, пара бумажных салфеток, и больше ничего.
– Конечно, клади. Когда ты, наконец, изучишь привычки моего сына?
Женщина в застиранном синем платье вышла из дому на террасу, неся в
руках дымящуюся чашку.
– Я уже изучила, Марина Львовна,- сказала она, ставя чашку на стол.
Старуха в инвалидном кресле, стоящем в тени акации, нервно повела
плечами, накрытыми красным пледом, и промолчала, не повернув головы.
Женщина взяла из вазочки печенье и, надкусив, положила на стол. Стала
смотреть в сад, подперев голову костлявой веснушчатой рукой. На вид ей можно
было дать тридцать лет,
глаза смотрели тускло; светлые волосы, собранные на затылке в тугой пучок,
казалось, прикрывали глубокие залысины. Она постоянно вздрагивала, будто
опасаясь чего-то.
– Андрей, кофе стынет, - неуверенно сказала женщина, повернув голову в
сторону двери, ведущей с террасы в дом.
– Что он там делает? – глухо произнесла старуха.
– Бреется.
Женщина поднялась и, подойдя к краю террасы, оперлась на деревянную
перегородку. Сразу перед домом располагался сливовый сад – деревца слабые, с
большим количеством отмерших веток и лишайниками на стволах. Сад
перерезала тропинка, ведущая к калитке. За калиткой стелилась пыльная дорога.
Старуха покосилась на женщину. У нее были маленькие, глубоко
посаженные глаза. На щеки накинуты красные сеточки капилляров. Она казалась
грузной, даже толстой, но ноги в приспущенных вязаных чулках, торчащие из-под
махрового халата, были тонкие и синеватые.
– Хоть бы сад в порядок привела,- кашлянув, заговорила старуха.- Перед
людьми стыдно.
Плечи женщины дрогнули, но она промолчала.
– Ничего по дому не делаешь, все на Андрюшку спихнула.
– Мама.
Худощавый высокий мужчина с полотенцем на плече вышел на террасу. Он
только что побрился, но кожа на лице не посвежела, осталась землистой.
Андрей присел к столу, взял чашку, сделал глоток. Поморщился.
– Возьми печенье.
Женщина вернулась к столу.
– Ты что, порезался?
Дотронулась до щеки Андрея.
– Пустяк,- тот отстранился. – Почему печенье в нашем магазине всегда
краской пахнет?
– На рынке надо брать,- подала голос старуха.
Андрей допил кофе и поставил чашку на стол.
– Все, побежал.
Он исчез в доме и через пару минут вернулся, одетый в похожую на пальто
светлую куртку, в левой руке - кожаный портфель.
– Возвращайся поскорей.
В глазах женщины промелькнула тоска.
Андрей кивнул и, спустившись по ступенькам с террасы, зашагал по тропе к
калитке. Приподнявшись, женщина следила, как он, ссутулившись, прошел по
дороге и исчез за поворотом.
Через некоторое время в воздухе раздался шум электрички, замер, потом
раздался вновь.
– Все, поехал Андрюшка,- проговорила старуха и закашляла: в горле у нее
захрипело и забулькало. Откашлявшись, вытерла рот подолом халата.
– Галя. Слышишь, Галя.