Парадокс великого Пта
Шрифт:
– Самое интересное должно быть в конце, – сказала Маша.
– Да, да. «Конечно, первой нашей мыслью было проверить»… Не то… Не то… «Мы занялись детальным осмотром помещения». Так… «Что удалось при этом обнаружить, я Вам уже написал». Да, длинно умеют писать люди… Ага, вот, кажется, что-то интересное…
«Конечно, мы обратились к записной книжке. Мы считали, что она поможет если не разгадать тайну, то хотя бы подыскать ключ к ней.
Это была добротная коричневая кожаная записная книжка. Чтобы разорвать ее на две части, требовалась, вероятно, немалая сила. Потому
Установить имя владельца книжки не составляло труда. «Людвиг Хенгенау» – эти слова были вытеснены на обложке. А характер записей позволял сделать вывод, что они предназначались только для хозяина, который, по всей видимости, никогда не предполагал, что они могут стать известны кому-либо, кроме него.
Когда я поднимал обрывки книжки с пола, из кармашка на обложке выпала часть фотографии. Вторая часть нашлась в другом куске. Да, это был он – тот самый профессор-эсэсовец. Я не мог забыть его лица, как не забыл лица сопровождавшего его Бергсона. Такое не забывается.
Но я не буду отвлекаться, а перейду непосредственно к записям. Они очень отрывочны, бессистемны и на первый взгляд лишены логической последовательности. Хенгенау, видимо, записывал мысли, приходившие ему в голову во время работы. Даты отсутствуют. В то же время складывается впечатление, что в этих записях есть некая путеводная нить, центральная, стержневая мысль. Впрочем, судите сами. Я воспроизвожу то, что мы прочитали».
***
– Наконец-то, – сказала Маша.
– Да, – Лагутин перевернул страницу. – Это, кажется, то самое.
«Сегодня Луиза в припадке какой-то бешеной откровенности призналась мне, что она не арийка. Она вообразила, что сообщает мне новость. А я знал это, еще когда нанимал ее в помощницы. Луиза – хороший врач. И она мне нужна. Разве имеет значение то обстоятельство, что в ее жилах есть капли цыганской крови?.. «Доноси», – сказала она. Я пожал плечами. «Ты могла бы этого не говорить», – сказал я ей. «Ненавижу», – заявила она. «Кого?» – равнодушно спросил я. «Тебя», – сказала она. Как глупо! Мы уже давно охладели друг к другу, я знаю, что она любит Гюнтера, и не мешаю им. Работа! Только работа нужна мне! Луиза же ведет себя как последняя идиотка…»
«…Снова сцена. Странная вещь. Скандалит она всегда в одни и те же часы. День проходит нормально, Луиза тиха, как кролик. В пять часов вдруг она преображается: в глазах вспыхивает ненависть, и она начинает беситься. Вчера разбила штатив с колбой. Сегодня бросилась на меня с кулаками. Moжет быть, она сходит с ума? Но проходит минут пять, и все возвращается к норме…»
«Ничего не понимаю. Новая мания? Я обследовал Луизу. Реакции обычные. Никаких отклонений. И все-таки что-то с ней происходит. Наша работа? Конечно, все то, что мы делаем, не для впечатлительных людей. Однако откуда этот ритм?..»
«Пять часов. Почему именно пять? Что происходит в лаборатории в это время? Я скрупулезно изучаю весь цикл наших опытов и не нахожу ничего. Смущает меня и другое. Если причина припадков
«Что же происходит в лаборатории? Эта мысль не дает мне покоя. Неужели я накануне открытия? Неужели Луиза – тот случай, которого я жду так давно? А все наши опыты не стоят ломаного гроша…»
«Новое. Ровно в пять Луиза начала бредить. Она смотрела на нас с Гюнтером горящими глазами и рассказывала, что видит свою мать. В ее поведении наступила перемена. Припадки раздражения сменились галлюцинациями. Я перелистал гору книг, но аналогов этой мании не нашел. К ясновидению я всегда относился критически. Да это и непохоже на ясновидение. Хотя упоминания о подобных прецедентах в литературе имеются. Граф Сен-Жермен, например. Человек, который заявлял иногда, что он явственно видит картины далекого прошлого, причем так, будто сам являлся участником событий. Но граф – лжец, авантюрист и выдумщик. А что же делается с Луизой?»
«Гулял по лагерю и думал. Возле нашей лаборатории построили новую газовую камеру. И в голову пришла странная мысль: нет ли тут связи? Установил число, когда в камеру была загружена первая партия заключенных. Именно в тот день у Луизы началось это. И час совпал. Камера, оказывается, загружается ежедневно в пять часов. У меня похолодела спина: вот оно, открытие…»
«Подвожу итоги. С Луизой покончено. Я застрелил ее собственноручно, ибо другого выхода не было. Гюнтер погиб. Такая дикая смерть. Как хорошо, что я ношу с собой пистолет.
Да, я сделал открытие. Когда-нибудь это назовут «полем Хенгенау». Я для себя называю его «полем смерти». Оно возникает, когда одновременно гибнет толпа людей. Природа поля пока неясна, однако характер его воздействия мне удалось проследить. Только почему одна Луиза? Этот вопрос не дает мне спокойно спать. Мы с Гюнтером находились в одних условиях с ней. Может, секрет в том, что мы арийцы? И прав фюрер, который считает нас высшей расой? Но фюрер уверен, что человечество живет внутри шара, а не на его поверхности. Фюрер исповедует какую-то дикую веру, он приносит в жертву своему божеству целые дивизии. И хочет принести все человечество. «Поле смерти» придется ему по душе. А у меня будут деньги».
«Случай. Я всегда в него верил. И он принес мне открытие. После того как я понял, что происходит с Луизой, я стал наблюдать за ней более внимательно и заметил, что ее кожа с каждым днем меняет цвет, приобретая какой-то лиловый оттенок. Она это тоже заметила и однажды заявила, что больна. Но я не мог отпустить ее. Я должен был довести эксперимент до конца. И довел. Изо дня в день Луиза подвергалась воздействию поля. А в ее организме происходила какая-то перестройка. Я изолировал ее от Гюнтера. Она теперь не выходила из лаборатории. Гюнтер был недоволен, но он считал, что так нужно, ибо видел, что Луиза больна. Он верил, что мы ее лечим. Да и сама она, пожалуй, тоже верила в это. А потом произошел взрыв…