Парадоксы мистера Понда
Шрифт:
Разве вам неясно, что с этой именно мыслью пришло и неопровержимое подозрение? Я понял, кто нам враг.
Никого больше не было, кроме вас и Дайера, когда я сказал, что позвонил по телефону, чтобы задерживали все измененные адреса. Я знаю, в детективном рассказе мне бы следовало допустить, что станция кишит соглядатаями, шпион забрался на трубу, сообщник выкрадывает багаж, но в жизни так не бывает. Мы слышали одного-единственного незваного гостя, когда он карабкался снаружи. Слышал его и Дайер - и заметьте, он почти немедленно убрался с платформы под предлогом, что поищет буфет. В действительности же он шагал туда-сюда, соображая, что же ему делать дальше, ибо я уверен, что сперва он хотел переменить адрес, как я и предполагал. Было ли в этой гнусной глухомани что-нибудь еще, что он мог бы применить для той же или другой подобной цели? Было. Но я
– Фрэнкса!– воскликнул Уоттон.– С какой стати вы его заподозрили?
– Потому что я глуп, - сказал Понд, - и гораздо больше похож на второго клоуна, чем вы думаете. У вашего помощника просто странный вид; а мне следовало бы знать, что страдальческий взгляд чаще говорит о совестливости, чем о бессовестности. Самая же большая глупость - когда я глядел на подозреваемого, а не на сыщика. Дайер держал ящик, тщательно его рассматривая, а Фрэнке с той стороны мог незаметно увидеть, что тот делает на нем пометку.
Фрэнксу был известен план с ящиками, и, видя это быстрое, скрытое движение, он вздрогнул и выпучил глаза.
Вполне понятно. Право, Фрэнке далеко опередил меня, вот кто настоящий сыщик. Я-то вообще не заподозрил полицейского, пока не поймал его с поличным.– Он слегка покашлял.– Простите невольный каламбур.
– Что же, - сказал капитан Гэхеген, когда Уоттон, спустя много времени, поведал эту историю.– Мой любимый персонаж в вашей драме - это клоун. Он такой неуместный. Я и сам такой. Я неуместен.
– Это верно, - сказал сэр Хьюберт Уоттон и вернулся к своим документам.
– Он как шут у Шекспира, - не унимался Гэхеген.– Шуты Шекспира вроде бы не относятся к делу, и все же они - хор трагедии. Шут - пляшущее пламя, озаряющее темный дом смерти. Вероятно, мы можем отождествить Понда с Полонием.
И он принялся развивать теорию о шутах драматурга и поэта, которого пламенно любил, читая целые куски из его пьес пылко, как ирландский оратор, в чем немало помог департаментским клеркам и оживил их работу, а занимались они насущными и деликатными проблемами, касающимися американских претензий к торговым делам в Ванкувере.
ЧЕЛОВЕК, О КОТОРОМ НЕЛЬЗЯ ГОВОРИТЬ
М-р Понд уписывал устрицы - зрелище серьезное и впечатляющее. Его друг Уоттон не любил устриц и говорил, что не видит, зачем глотать то, что едва ли возьмешь в рот.
Он часто говаривал, что не видит в чем-нибудь смысла, и оставался глух к задумчивым замечаниям своего приятеля Гэхегена, который предполагал, что он видит в этом бессмысленность. Для сэра Хьюберта Уоттона бессмысленности не существовало; зато для капитана Гэхегена ее было предостаточно. Гэхеген обожал устриц, но не заботился о них, он вообще был человек беззаботный, и целые башни из устричных скорлуп свидетельствовали о том, что он уминал их довольно лихо, словно обычную hors d'oevre {Закуска (франц.)}. А вот м-р Понд относился к ним заботливо - он их пересчитывал, словно овец, и поглощал с величайшей ответственностью.
– Мало кто знает, - заметил Гэхеген, - что Понд на самом деле устрица. Опрометчивые натуралисты (упомянем неистового Пилка) предполагали, что он, скорее, рыба. Какая там рыба! Благодаря
М-р Понд поклонился и заглотнул очередную устрицу.
– В самом деле, - промолвил он, - мне вспомнилось кое-что, относящееся к речи, навеянной устрицами или, вернее, их раковинами. Вопрос о высылке опасных лиц, даже если их только подозревают, имеет любопытные и трудноразрешимые аспекты. Мне припоминается весьма странный случай, когда правительству пришлось решать вопрос о депортации одного желательного лица. То был иностранец...
– Видимо, вы хотели сказать: "нежелательного лица", - поправил Уоттон.
М-р Понд проглотил еще одну устрицу и продолжал:
– ...и обнаружилось, что трудности просто непреодолимы. Уверяю вас, это деликатное положение я описываю совершенно точно. Если что-нибудь и можно поставить под вопрос, то не столько слово "желательный", сколько слово "иностранец". В некотором смысле его можно назвать очень желательным соотечественником.
– Устрицы, - скорбно сказал Гэхеген.– Вот кто желательные соотечественники...
– Во всяком случае, его искали, - продолжал невозмутимый Понд.– Нет, дорогой мой Гэхеген, я не имею в виду, что за ним охотились. Я имею в виду, что почти все хотели, чтобы он остался, и, естественно, понимали, что он должен уехать. Да, скажу, не кощунствуя, - таких, как он, ищет и хочет любая нация, по слову поэтов - о них мечтает весь мир. И все ж его не выслали. Искали, а не выслали.
Самый настоящий парадокс.
– Ах, вон что!– сказал Уоттон.– Неужели?
– Вы должны помнить этот случай, Уоттон, - продолжил м-р Понд.– Это было примерно в то время, когда мы отправились в Париж с весьма деликатной...
– Понд в Париже...– пробормотал Гэхеген.– Понд в его языческой юности, когда, по прекрасному выражению Суинберна, "любовь была жемчужиной его, и алая Венера восходила из алого вина".
– Париж на пути ко многим столицам, - ответил Понд с дипломатической сдержанностью.– Словом, нет необходимости подробно описывать эту небольшую международную проблему. Достаточно сказать, что это было одно из тех новейших государств, в которых республика, сохранив представительные и демократические права, давно уже превратилась в монархию, исчезнувшую среди современных войн и революций. Как и во многих ему подобных, напасти его не кончились с установлением политического равенства, перед лицом мира, обеспокоенного равенством экономическим. Когда я приехал туда, забастовка транспортных служб привела жизнь столицы в тупик. Правительство обвиняли в том, что оно находится под влиянием миллионера по имени Крэмп, контролировавшего дороги; и кризис был тем тревожней, что, по утверждениям правительства, забастовкой тайно управлял знаменитый террорист Тарновский, иногда именовавшийся Татарским Тигром. Его выслали с восточноевропейской родины и теперь подозревали в том, что он плетет паутину заговоров из какого-то неизвестного тайного убежища уже здесь, на Западе.
И мистер Понд продолжил рассказ о своем приключении, суть которого, если убрать реплики Гэхегена и отчасти ненужные уточнения Понда, была такова.
Понд был весьма одинок в этой чужой стране, так как Уоттон куда-то уехал с другой деликатной миссией; и, не имея друзей, приобрел лишь нескольких знакомых. По крайней мере трое из них оказались, каждый по-своему, весьма интересными.
Первый случай был вполне обыкновенный; все началось со случайного разговора с книготорговцем, заурядным владельцем магазина, хорошо знакомым, однако, с научной литературой начала столетия, которой как раз увлекался Понд. Мистер Хасс был истинный буржуа, в тяжелом сюртуке и с длинными старомодными бакенбардами, сходившимися в патриархальной бороде. Когда он выходил из своего магазина, что бывало нечасто, он надевал похоронного вида цилиндр. Научные штудии оставили в нем какой-то атеистический осадок, одновременно респектабельный и подавляющий, но, помимо этого, он ничем не отличался от обычного владельца бесчисленных континентальных магазинов.