Парадоксы мистера Понда
Шрифт:
Хотя Грок не прочел молитвы и не пролил слезы над убитым, что-то в его мрачном уме шевельнулось, ведь даже мертвая гладь безбрежных болот иногда шевельнется, точно живая, и, как бывает с такими людьми, когда они испытывают нечто вроде угрызения совести, маршал попытался, бросая вызов безлюдной Вселенной и яркой луне, сформулировать свое кредо:
– Воля немца непреклонна и никаким переменам не подвержена. Немец в содеянном не раскаивается никогда.
Воля его неподвластна времени, она сродни каменному идолу, чей непроницаемый взгляд устремлен одновременно и вперед, и назад.
Ответом ему была мертвая тишина, которая потешила его холодное
– Ваше превосходительство!– крикнул он, как-то неловко отдавая честь.– Я только что собственными глазами видел поляка Петровского!
– Его еще не похоронили?– обронил маршал, по-прежнему рассеянно смотря вдаль.
– Если его похоронили, значит, он откинул камень и восстал из мертвых.
Сержант, не отрываясь, смотрел на луну и болота, но, хотя мечтателем его нельзя было назвать при всем желании, ни луны, ни болот он не видел. У него перед глазами до сих пор стояла залитая ослепительным светом главная улица польского города, по которой ему навстречу быстрым шагом шел Павел Петровский собственной персоной, целый и невредимый. Не узнать его было невозможно: стройный, вьющиеся волосы, бородка клинышком на французский манер - в иллюстрированных журналах и альбомах печаталось великое множество его фотографий. А улицы города были увешаны флагами, запружены ликующими толпами; впрочем, горожане были настроены вполне миролюбиво, ведь они праздновали освобождение своего кумира.
– Вы хотите сказать, - вскричал Грок охрипшим от волнения голосом, что его посмели выпустить из тюрьмы вопреки моему приказу?!
– Когда я приехал, его уже выпустили, - еще раз прикладывая руку к козырьку, выпалил Шварц.– И никакого приказа они не получали.
– Не пытаетесь ли вы убедить меня в том, что гонца из нашего лагеря не было вовсе?
– Именно так, - отозвался сержант.
– Так что же, черт возьми, произошло?– прохрипел Грок после еще более продолжительной паузы.– Как бы вы объяснили случившееся?
– Я кое-что видел, - ответил сержант, - и думаю, смогу объяснить случившееся.
Тут мистер Понд умолк. Его лицо в этот момент до обидного ничего не выражало.
– А вы-то сами можете объяснить, что же все-таки произошло? нетерпеливо спросил Гэхеген.
– Мне кажется, да, - скромно сказал Понд.– Видите ли, когда сведения об этом случае дошли до моего отдела, мне пришлось самому в нем разбираться. Все произошло, как я уже говорил, из-за чрезмерной прусской исполнительности. А также из-за чванства, еще одного чисто прусского недостатка. Ведь из всех страстей, что ослепляют, сводят с ума и сбивают с пути, худшая, наименее пылкая из всех, - чванство.
Со своими подчиненными Грок держался заносчиво. Он терпеть не мог дураков, даже если дураками были офицеры его штаба. К фон Гохеймеру, первому курьеру, он относился как к мебели только потому, что у того был дурацкий вид; на самом же деле лейтенант был совсем не так уж глуп. Что хотел от него маршал, он понял ничуть не хуже циничного сержанта, который такие подлые приказы выполнял всю жизнь. Гохеймер прекрасно понимал, какой оригинальной жизненной позиции придерживается маршал: поступок неопровержим, даже если он недопустим. Он знал, труп Петровского маршалу нужен любой ценой, даже
Затем он повернул коня и поехал дальше, со смертным приговором в кармане. За его спиной лошадь и всадник рухнули в болото, и дорога вновь опустела. И вот по этой пустой дороге следом за первыми двумя курьерами пустился в путь третий.
Дорога почему-то показалась ему бесконечно длинной.
Он скакал в полном одиночестве до тех пор, пока не увидел впереди всадника, который, словно белая звезда, маячил в отдалении. Убедившись, что на всаднике гусарская форма, он тоже спустил курок. Только убил он не второго курьера, а первого.
Вот почему в ту ночь в польский город не прибыл ни один курьер. Вот почему заключенного выпустили живым на свободу. Вот почему я не ошибся, когда сказал, что у фон Грока оказалось слишком много преданных слуг.
ПРЕСТУПЛЕНИЕ КАПИТАНА ГЭХЕГЕНА
Необходимо признать, что многие считали мистера Понда скучным человеком. Он питал пристрастие к длинным речам - не от самонадеянности, а от старомодности литературных вкусов. Он бессознательно унаследовал манеру Гиббона {Гиббон Эдуард (1737 - 1794) - английский историк}, Батлера {Батлер Джозеф (1692 - 1752) - английский епископ} и Берка {Берк Эдмунд (1727 1797) - английский писатель, политический деятель и оратор}. Даже его парадоксы нельзя было назвать хлесткими. Правда, за хлесткость и блеск критики спуску не дают. Но мистеру Понду не грозило столь страшное обвинение. Сказав (как это ни прискорбно, о большей части женщин, по крайней мере - современных): "Они так спешат, что не двигаются с места", он не претендовал на остроумие. Эта фраза и не казалась остроумной; она просто была странной и невразумительной.
Женщины, к которым он обращался - в первую очередь леди Вайолет Варни, - не находили в ней никакого смысла.
Они считали, что, когда мистер Понд перестает быть скучным, он становится непонятным.
Как бы то ни было, мистер Понд любил поговорить, и слава тому, кому удавалось прервать его. В данном случае лавры по праву увенчали чело мисс Артемис Эйза-Смит из Пентаполиса, штат Пенсильвания. Эта юная журналистка пришла брать у него интервью для газеты "Живой телеграф" по поводу таинственного дела Хаггиса, но не дала ему сказать ни слова.
– Насколько я понял, - начал мистер Понд несколько нервно, - вашу газету интересует то, что многие называют "личным правосудием", а я называю убийством, хотя, принимая во внимание...
– Бросьте, - прервала его юная леди.– Просто чудо... сидишь вот так, а рядом ваши государственные тайны...
Продолжая свой монолог в том же телеграфном стиле, она ни разу не дала возможность мистеру Понду перебить ее, зато постоянно перебивала себя сама. Казалось, она никогда не закончит. И ни одна из ее фраз так и не была окончена.