Параджанов

Григорян Левон Рачикович

— Не ветер, вея с высоты, Листов коснулся ночью лунной…

Тут я остановилась: „Прости, я что-то слова забыла!“

Сережа вдруг продолжал, не искажая мелодии:

— Моей души коснулась ты. Она тревожна, как листы. Она, как гусли, многострунна!

Я снова запела:

Житейский вихрь

ее терзал, И сокрушительным набегом, Свистя и воя, струны рвал, И заносил холодным снегом.

Я снова остановилась, а Сережа закончил романс:

Твоя же речь ласкает слух Твое легко прикосновение, Как от цветов летящий пух, Как майской ночи дуновение.

Какой это был для меня подарок! Я чувствовала, я знала, что болезнь еще не стерла его память, что он думает, мыслит, переживает…»

Весна постепенно перетекала в лето. Дни становились жарче и длинней. Азов земли все сильней и сильней… И текли, перетекали песчинки отмеренных ему мгновений, заполняя воронку, куда все стремительней затягивались оставшиеся ему дни и часы, приближая отсчет к последним минутам.

Это было понятно и ему, и всем… И все же многие пытались сделать уже невозможное и невероятное. Здесь надо особо отметить усилия Завена Саркисяна, будущего директора будущего музея, ставшего в эти дни фактически его душеприказчиком и старательно собиравшего в эти дни его обширное художественное наследие. Много сделала и влиятельная армянская диаспора во Франции, и в результате разных переговоров по личному указанию президента Миттерана был выслан специально оборудованный самолет, чтобы доставить Параджанова в Париж, где ему должны были сделать еще одну операцию.

Сам он упорно отказывался и от операции, и от поездки, мотивируя тем, что в Париже умер Тарковский.

Интуиция не подвела его и на этот раз, и все так и случилось… Обоих неожиданно уже в последние дни срочно повезли в Париж. У обоих был один и тот же диагноз — рак легких… Хотя оба никогда не курили.

Что так смертельно и так внезапно обожгло их легкие? Ведь по странному оскалу судьбы они именно в последние годы своей многострадальной жизни получили наконец полную свободу творчества. Неужели именно воздух свободы, который они с такой жаждой вобрали в себя, оказался смертельным для них?

Фактически он закончил свои дни в Париже, но для последнего вздоха прибыл в Ереван, куда его доставил специально оборудованный самолет. Назначенное свидание состоялось… Земля ждала…

Но именно там, в Париже, он начал свое последнее путешествие, которое закончилось 20 июля 1990 года.

Глава пятидесятая

ДОРОГА, ПОЛНАЯ ПРОИСШЕСТВИЙ И РАЗМЫШЛЕНИЙ

Весть о смерти Параджанова нашла меня на берегу моря. Надо было срочно ехать в Ереван. Но как…

Время было тревожное. В горах и долинах Армении уже гремела артиллерийская канонада, уже летели с разрывающим душу воем противотанковые ракеты и взрывались противопехотные мины. Карабах — Черный Сад — пылал в беззвучной, страшной войне. Потому надо было сначала добраться до Тбилиси.

Доехав

поздним вечером, узнал, что утром от киностудии отправляется в Ереван на похороны автобус. Делегация оказалась немногочисленной — разные технические работники студии «Грузия-фильм». Позже я узнал, что творческий состав вылетел специальным чартерным рейсом. Сев в большой красный «Икарус», вместе со всеми поехал в Ереван. Вот уже пересекли Куру и… направились в Азербайджан!

Я не учел, что грузинский водитель ехал по старой советской дороге… Он еще не знал, что ее больше нет! Что уже неумолимо вставали новые реальности. И теперь отныне и навсегда между прежними братскими республиками пролегли новые границы и новые дороги. Вот уже за окнами поплыл Кировабад, переименованный, как гласили свежие надписи, в Гянджу.

Последний армянин, путешествующий по Азербайджану.

Приближалась граница, а с ней и развязка… Солдаты с мрачными лицами вошли в автобус. По этой дороге уже который месяц никто не путешествовал.

— Куда едете?

— На похороны… Параджанова хоронить, — заголосил автобус.

Имя это солдатам ничего не говорило. Ни о каком «Ашик-Керибе» со всеми его азербайджанскими песнями они и не слышали. Но похороны на Кавказе дело святое.

— А армяне среди вас есть?

Я вжался в последнее сиденье, оторвавшись, как прокаженный, от делегации на много рядов. Черные крылья Танатоса прошелестели совсем рядом. И его ледяное дыхание вмиг остудило разгоряченное лицо. Я ехал к другой смерти, а рядом была своя… Не знаю уж, кто решил? На прялке каких мойр крутилась моя нить? А может, Он этого не захотел… Может, его безошибочная интуиция опять подсказала, что я ему снова нужен. И уже там, со своей общительностью наведя кучу знакомств, замолвил словечко…

— Нет, нет!.. Никаких армян, — заголосил автобус, забыв про мое существование на последней скамье.

— Езжайте!

Делегация меня не видела, но зато хорошо видели человека, вжавшегося в последнее сиденье мрачные солдаты. И еще раз подозрительно взглянули в мою сторону.

Я ждал вопроса: «А это кто?» — но его не последовало…

Распоряжение там было уже дано. Автобус направился в сторону Армении…

С воем раненого зверя «Икарус» полз в горы. Они становились все круче и круче. От свежего воздуха родных гор и мое дыхание стало внезапно удивительно легким. И мысли полетели вдаль все выше по изгибам серпантина, по которому мы ползли. Итак, свою «Исповедь» он так и не снял… Но зато успел создать свой «Автопортрет». Так этот коллаж и называется. Здесь он осуществил вековую мечту — соединить человека со зверем.

А то, что это вековая мечта всей цивилизации, говорят сфинксы, объединившие человека со львом. Архангелы с орлиными крыльями. Искусители с гибким телом змеи, и так далее. Звериная страсть во всех этих случаях сохраняется с человеческим лицом. Параджанов изобразил себя в образе Кентавра. Таким образом, выбрал древний тотем протоарийских племен. Они избрали Коня. Из самых разных мифологических источников снова и снова возникает Конь. То в образе вдохновенного Пегаса, то лукавого Троянского коня, то сметливого Конька-горбунка. Уже давно прекратили свой бег неугомонные арийские предки, а конька на крыше встретишь и среди русских лесов, и среди скандинавских фиордов. Провезли коней и через океаны и поразили чудовищным зверем Северную и Южную Америку.