Параллельный катаклизм
Шрифт:
Так вот, поскольку революциям и сменам исторических формаций принято салютовать с боевых кораблей, приходится идти на самые разные ухищрения. Можно использовать корабли на воздушной подушке, однако на дворе зима 1942 года. Данный класс кораблей покуда имеется только у одной страны – Советского Союза, но малы они еще по весу (танки по этому показателю давят их, как клопов). Несолидно врываться в антагонистические города на десятитонных малютках. Что же делать? Как же быть?
Остаются водные артерии, имеющие выход к морям, – реки. К примеру, к нужному сейчас городу Западной Европы – Парижу со стороны моря подходит известная река под названием Сена. И недалеко по ней до исконной столицы неудачных революций – всего-то километров триста наберется, со всеми изгибами русла. Крейсер, конечно, по ней не пройдет – мелковата. Можно пустить торпедную мелочь, но и здесь незадача. Впрочем, относящаяся и к крейсерам также. Видите ли, доблестный советский Краснознаменный Балтийский,
И что же предпринимать? Совершать революцию без военных кораблей? Октябрьская традиция нарушается. И что же все-таки делать? Продлить на запад Беломорканал? Решение почти верное, по крайней мере, близкое. Если океанские и морские флоты не имеют пока возможности прорваться, то у СССР на такой случай имеются речные флотилии. И если в Сену нет возможности прорваться из дельты к истокам, то, может, стоит попробовать наоборот?
Каким образом? Не слишком просто, но попытаемся спланировать. Берем Днепровскую флотилию, не самую мощную в мире – Амурская мощней, но от Амура до Сены все-таки далековато. Да и Япония императорская не дремлет, нельзя ее в расслабленном состоянии держать – научены Цусимой. И вот, берем Днепровскую – вторую по мощи, загоняем вверх по Днепру, ставим в колонну, разворачиваем в Припять, гоним к истокам (тут как раз канал Днепровско-Бугский к месту оказывается), по нему в Буг, по тому в Вислу, а там по рекам, речушкам и каналам дальше и дальше – и Одер наш, и Эльба и Рейн, Маас и, наконец, милая сердцу Сена. Просто к Парижу родному подойдут наши корабли со стороны истоков. Элемент неожиданности – налицо.
Готовьтесь к неожиданностям и сюрпризам, товарищи и господа!
21. Плотины загнивающего мира
Основные опасности для мужественных советских мониторов миновали, когда добрались они до Бургундского канала. Здесь пришлось разделиться: „Левачев“ направился на юг к Лиону, вниз по Соне, туда, где она стекается в единое целое с Роной, помочь тем русским соединениям, которые в ближайшее время переберутся через Альпы из северной Италии и освободят от капитализма исстрадавшуюся от эксплуатации человека южную Францию – эдакий плавучий, хорошо вооруженный вестник освобожденного труда; а „Флягин“ нацелил свой низкий силуэт на север к заочно родному Парижу, туда, в очередное логово недобитого фашистского зверя, голова которого – Берлин трещит в жестких лапах красных танковых клиньев.
Здесь в тесных берегах Бургундского канала, где длинный корпус „Флягина“ ни за какие коврижки не смог бы развернуться обратно, расслабиться по-настоящему было, конечно, нельзя, но психологически стало намного легче. Лишь дважды ночами стучали по корпусу пулеметные очереди с берега, и тогда „Флягин“ словно просыпался от спячки, и гахали в темноту четыре „максима“, скрученные единой связкой. Это была реакция, подобная отпугиванию обнаглевшего комара, никто не задействовал прожектора и большие калибры – не стоило тратить боеприпасы на непредусмотренные сражения, ведь „Флягин“ не мог тащить чрезмерно много, в мелких речушках не стоило опасно увеличивать осадку. Хотя запланированные бои, конечно, тоже случались – у шлюзов – обязательно. Этих перепадов уровней воды было на пути достаточно. Подходя к такому месту, „Флягин“ выпускал на берег морских десантников. Обычно они лихо делали свое дело и „Флягин“ спокойно следовал в распахнутые ворота дамбы, но часто приходилось делать пару-тройку залпов из 45-, а порой и из 102-миллиметровых орудий. Кто на этих удаленных от моря шлюзах дожидался такой силищи? И взлетали вверх белые флаги. И только советский военно-морской реял гордо и не кренясь. И тогда морские пехотинцы прощались с покуда временно освобожденным пролетариатом, обещая вернуться в большем количестве и добить фашистских гадов до конца в ближайшее время, выводили из строя все средства связи, покоящийся „Флягин“ брал их на борт, матросы хлопали их по закамуфлированным спинам, и винты „Флягина“ вновь начинали крутиться, а труба извергать дым.
22. Вскрыть архивы
Разговор происходил в русском посольстве на территории Соединенных Штатов Америки. Поначалу сдержанный обмен любезностями постепенно переходил в недружелюбную перепалку. Сейчас речь держал советник президента Луи Саржевский:
– В сложившихся условиях, которые, по нашему обоюдному мнению, являются чрезвычайными, наше правительство обеспокоено сокрытием от экспертов необходимой для понимания проблемы информации.
– Я не совсем вас понимаю, господин советник, – бесстрастно отражал атаки Иван Евгеньевич Титуленко. – Насколько я в курсе, по данной тематике усиленно и плодотворно сотрудничают не только наши разведки, но и ученые, или я не прав?
– Да, это так. И до последнего времени никаких претензий не было. Однако вы, конечно, понимаете, о чем я говорю, вот уже несколько недель (подчеркиваю, не дней, а именно недель) ваши службы не дают нашей с вами совместной комиссии добраться до некоторых архивов.
– Я
– Бросьте, Иван Евгеньевич, это не первое наше обращение по данному поводу, пусть и не на таком уровне, как сейчас.
– Однако мне надо уточнить.
– Но позвольте тогда более подробно ввести вас в курс дела. Поверьте, в данном случае политика поначалу стояла далеко в стороне, к выводу пришли ученые-эксперты, причем и ваши и наши вместе, так что, опять же, никакого предвзятого очернения здесь не происходило. Но для полной убедительности нам нужно заглянуть в кое-какие засекреченные до настоящего времени архивы. Дело касается событий многодесятилетней давности, поэтому закрытие информации нам совершенно непонятно. Если бы она касалась или там порочила какого-нибудь из ныне живущих либо существующую в настоящее время страну. Так ведь вовсе нет. Дело касается канувшего в историю СССР. Мне лично, как частному лицу, абсолютно непонятна такая реакция.
– Но ведь вы, господин Саржевский, разумный человек. Вы понимаете, о чем идет речь? – внезапно с таким же бесстрастным, как и до этого, лицом открыл „карты“ русский посол. – Речь идет о престиже страны. О нашей истории. Ведь у вас тоже есть закрытые темы, например убийство президента Кеннеди, так?
– Да, но я не думаю, что если бы речь шла о сегодняшней безопасности страны и зависела от этих архивов, то мы бы стали сильно упираться по поводу их просмотра посторонними.
– Как знать, господин Саржевский.
– Но, Иван Евгеньевич, что с того, если открытие архивов документально и неопровержимо докажет намерения Советского Союза напасть на Германию первым и только роковые, почти случайные обстоятельства не позволили данному событию реализоваться?
– А вы что, не понимаете, что с того?
– Но ведь разговоры об этом идут не одно десятилетие, так?
– Собака лает – ветер носит. Разговоры одно, а истинные документы совсем другое.
– Но ведь именно в точке исполнения или неисполнения данного события и разошлись наши миры. Здесь прошла трещина разделения, и нужно изучить первопричину, очень нужно.
– Я сделаю все от меня зависящее, господин советник.
– Очень надеюсь, Иван Евгеньевич.
23. Недобрые берега загнивающего мира
Конечно, они давно ждали неприятностей. Не стали те неприятности неожиданностью, но и приятностью тоже не стали, разумеется. На четвертый день осторожного скольжения по Бургундскому каналу они угодили в засаду.
Почему плыли по каналу осторожно? Понятное дело, у монитора боевого и так скорость небольшая, не выше пятнадцати километров в час, а здесь еще чужие мелкие воды, узости – нет места для маневра, если кто-то мину посреди фарватера положить догадается, так и не обойти. Во время движения пара человек все время на кончике носа корабельном стоит, темную воду внизу обозревает, лишние глаза в таком деле никогда не бывают. Да еще по бортам – люди: дно непроглядное пытаются узреть и берега под неусыпным прицелом держат. А там, вокруг, деревеньки живописные, любо-дорого, словно не случилось в этой стране позорного поражения, и не под сапогом она у агрессора лютого. Смотрят оттуда крестьяне французские на непобедимый советский флот и диву даются – сколько лет в этих местах жили, а никогда боевого корабля настоящего не видывали. Старший лейтенант Абрамов, начальник десантников, помещенных на борту, много раз предлагал сотворить вылазку с захватом трофеев – очень уж молодой свининки хочется или там лучку пощипать (про лучок, он, конечно, размечтался – зима на дворе, хоть и теплая, западноевропейская). Однако капитан судна Кожемякин на такие дела не поддается – еще чего, будет боевой корабль стоять неподвижно у берега, авиации вражеской дожидаться, покуда десантники там нарезвятся. На крайний случай, можно просто калибр главный стадвухмиллиметровый навести, и сало с маслом жители сами на бережок принесут, и никакой суеты не потребуется, разве что выстрелить разок ради демонстрации мощи. Но как такие действия расценит НКВД, если очень захочет? Вот в чем вопрос. А главное, времени нет, и так график, заранее разработанный, на грани срыва. Конкуренты на „Левачеве“, может, уже до Лиона добрались, скоро, того и гляди, средиземноморский флот пополнят исстрадавшейся боевой единицей. Только подумать: Днепровская флотилия наводит пушки на Марсель. Здесь даже древний переход питерской эскадры к Цусиме меркнет.
И вот на четвертый день самостоятельного плавания монитор „Флягин“ напоролся на засаду. Здесь было все как полагается – не только пехота, но и танки – четыре штуки. Сразу, конечно, было неясно, сколько, все-таки засада, да и какие, тоже непонятно. Но когда Буратов разглядел их в прицел под увеличением, то на душе стало легче, веселый мальчишеский задор разгорелся внутри. По танкам он уже стрелял, и неоднократно. Те были ничуть не лучше, но все-таки немецкие, и если они смогли в свое время переломать хребет тем, то о чем дальше говорить? Против трех 45– и спаренных 102-миллиметровых орудий „Флягина“ у врага было: одно 75-, три 47– и два 37-миллиметровых орудия, всего – пять стволов, причем на четырех танках. На тяжелом „В-1“ имелись две пушки.