Параллельный вираж. Следствие ведёт Рязанцева
Шрифт:
Он размахнулся из последних сил и запустил телефон в стену.
— Дура!
Осколки стекла и пластика посыпались на пол. Лоб покрылся испариной. Захотелось пить. Он попытался встать, но нечеловеческая боль пронзила его от пятки до груди. Он взвыл и упал на кровать. Что она там говорила? Что-то про абсцесс и гангрену. Дура! Мысли о заражении теперь не выходили у него из головы. Его бросило в жар, голова закружилась, и сознание выпало.
Ветер усилился настолько, что ленты обвязки, те, что ещё не сорвали, гудели, как басовые струны. В сумерках, усиленных тенью неуклюжих, прибитых
Быстро закопав лыжи в сугроб, оставшийся путь он бежал за ней, проваливаясь кое-где по колено в снег. Он чувствовал, как пот по шее стекает ему за пазуху, но не останавливался, движимый желанием. Оно, желание, возникает из волны тёмного томительного ожидания, звона в ушах, учащённого дыхания и упругого вибрирующего эха, отражённого гулкими пустотами восхищённой души, и требует выхода, чтобы снова испытать и восторг, и страх, и радость. И ужас, потрясающий до основания. И этот пьяный жар в крови, наполненной весёлыми праздничными пузырьками. Любовь обладает поистине всесокрушающей силой. Она приходит внезапно и сразу. Как удар клинка.
Всё непоправимо фатальное случается быстро. Она сопротивлялась. Она могла бы любить его. Но она сопротивлялась. Она не любила его. Как и все они. И ему ничего другого не оставалось.
Он очнулся, совершенно не понимая, сколько прошло времени. По стене яростно метались тени, придушенно скрипели пружины матраса. Длинный, перекинутый через спинку кровати пояс питоном сползал на пол. Этим поясом в тот вечер он перетянул ногу, чтоб остановить кровь. Это позволило ему не только провести дискотеку, но и продержаться до окончания поисков, а главное — остаться вне подозрений при даче показаний. После перетяжки нога стала синей. А на следующий день почернела в районе ступни.
Боль была невыносимой. У него кончились обезболивающие и сигареты, которые хоть как-то притупляли её. Он перевернулся на живот, надеясь облегчить состояние.
Зачем она позвонила? Из-за неё под звуки сдавленного дыхания абстрактное предположение с неумолимой безжалостно-достоверной узнаваемостью превращалось в реальность. Мысль странная, будто чужая, на грани равнодушия и отчаяния — неужели это всё, что осталось ему испытать? Он коротко и хрипло вскрикнул, проваливаясь в бездну отчаяния. Он не сможет дойти до аптеки, ведь он даже не может встать. А если не встанет, так и умрёт здесь и превратится в мумию, в смрадный мешок, набитый потрохами и костями. Человеческий выкидыш, спутанный сухожилиями, сочащийся сукровицей и гнилью. Он станет таким же, какой стала красавица Лейсан. Череп и кости, обёрнутые мхом и птичьими перьями, с пустыми, забитыми мусором глазницами, которые он принёс ментам.
Сквозь помутнённое сознание он услышал, как скрипнули рядом с ним половицы. Он повернул голову.
— Ты?!
— Ну что?
— Бросил трубку.
— Психанул?
— Думаю, я его напугала.
— Ещё бы! Ты ему такое напророчила, что даже мне стало страшно. А если узнает Лихомот, какую перспективу ты нарисовала его царапине…
—
— Это ещё зачем?
— Узнай, где живёт Тимофей Назаров. Мы установим за ним слежку.
— О нет! У нас осталось три дня, я не хочу потратить их, сидя в засаде. И тебе не дам. Отпуск заканчивается, а у нас ни одной фотографии нет. Единственное пятиминутное видео в первый день успел снять. Всё! — Он вышел в прихожую, снял с вешалки её куртку и бросил на кровать. — Одевайся.
— Зачем?
— Пойдём тебя фотографировать!
— Я не хочу. Я не люблю фотографироваться. И вообще, я нефотогенична.
— Ничего, я тебя отфотошоплю.
— Не надо меня фотошлёпать!
— Придётся. — Вадим снял с полки шапочку и бросил поверх куртки. — С твоей стороны это нечестно. Ты брала отпуск, чтобы отдохнуть… Чтобы мы отдохнули. А в результате чем занимаемся? Ты эгоистка. Тебе плевать на меня и мои желания, я должен бегать выполнять твои указания, потому что тебе этого хочется, а чего хочу я, тебя не волнует. А у меня тоже отпуск, и я планировал его провести по-другому. Не хочешь — не ходи. Я пойду один.
Он снял с крючка свою куртку, но не надел, а стоял, уставившись в стену.
— Ты прав! Я эгоистка! Прости меня. Я сейчас оденусь и пойду с тобой фотографироваться.
— Ты хоть немножко любишь меня?
Она накинула на плечи куртку, но никак не могла попасть в рукава. Путалась, нервничала, наконец попала, схватила шапочку, натянула на голову, виновато пролепетала:
— Я готова.
Он посмотрел на неё грустным взглядом и усмехнулся.
— Джинсы наденешь? Или так в халате и пойдёшь?
Размытый бледный, уходящий за край восприятия фон, и она — хрупкая фигурка с яркими языками пламени в торчащих из-под шапочки волосах.
— Смотри, как здорово получилась, — Вадим протянул телефон.
Бросив быстрый взгляд, она отвернулась.
— Кошмар!
— Вредина! — Он стал дальше перебирать кадры. — А здесь?
— Чучело в горах! — буркнула, отодвигая его руку с телефоном. — Прошу тебя, только не выставляй это в сеть. И никому не показывай.
— Ну в сеть так и быть, а вот Максу надо будет показать.
Она напряглась.
— Это ещё зачем?
— А пусть обзавидуется.
— Вадим, прошу тебя, никому это не показывай, тем более Максу.
— Да ладно, Максу-то почему нельзя?
— Потому что я тут страшная. Не накрашена. Посмотри на меня, баба Яга из сказки Роу. Нос крючком, волосы торчком.
— Ну не такая уж и страшная.
— Вадим!
— Ладно-ладно. Могу я хотя бы немного поиздеваться над тобой.
— Тебе только дай волю. — Лена посмотрела на часы. — До ужина полчаса, успею душ принять.
— Давай, давай, иди, а то будешь мне мешать.
Когда она вышла из душа, он уже ждал её с торжествующим видом.
— У тебя такое лицо, как будто твой любимый ЦСКА выиграл кубок УЕФА.
— Смотри, тебе это тоже понравится. — Он повернул к ней телефон. — С экрана на неё смотрела стильная красотка. Чёрная водолазка, короткие кожаные шортики поверх чёрных колготок, ботильоны на каблуке и маленькая шляпка с узкими полями. Чёрные стрелки пиками расходились в стороны, создавая образ роковой обольстительницы.