Параметры риска
Шрифт:
Они просто боялись начать путь отступлений. Ведь, уступив себе в мелочи, доказав себе, что сегодня бессмысленно бриться, через несколько суток можно перестать мыться.
Действительно, столько забот (нарезать снег, принести, растопить) из-за такой-то мелочи! Довольно бани и раз в две недели. Или, может, в три… Ладно, там видно будет… Компромиссы растут, словно снежный ком, пущенный под гору. И чем больше, тем сложнее не идти на новые.
Человек встает, когда ему заблагорассудится… Перестает следить за собой… Он умирает вначале как личность, как существо мыслящее
Я не пугаю слабонервных мрачными картинами человеческого самоуничтожения, не преувеличиваю — бывали такие случаи. К сожалению, бывали. Трудно бороться человеку со своим телом, которое постоянно требует послаблений! Трудно не пойти на уступки: свое ведь, не чужое! Трудно, но можно. А в экстремальных условиях — необходимо. Ибо от этого часто зависит даже не благополучие, а сама жизнь.
Волок и шторм
То утро ничего не исправило. Холодный северный ветер гнал мелкую злую волну. Частые гребешки остервенело долбили в борт плота, выстреливая фонтанчики брызг. Ночью растрепался стаксель-парус, и, несмотря на якорь, плот подтащило почти к самому берегу. Даже на глаз было видно, что сели капитально, по самые баллоны. Значит — волок. А ведь нас только трое… Черт дернул «добивать» маршрут!
Что же теперь делать? На попутный или хотя бы боковой ветер рассчитывать не приходилось. Старый рыбак, набредший на нас вчера к вечеру, долго качал головой, бормотал что-то невразумительное, но на вопрос, долго ли еще продлится такой ветер, отвечал вполне определенно: "Гак ить суток трое, а может, побо-ле. — И, всматриваясь слезящимися глазами в морской горизонт, добавил уважительно: — Известное дело — моряна!"
Первым сошел в воду Женька. Мы присвистнули. Мутная, насыщенная песком и илом вода едва прикрывала ему щиколотки.
— Теперь вам ясно, мальчики, почему моряки говорят,
что по морю ходят, а не плавают? — саркастически заме
тил он, прохаживаясь вдоль плота.
Насладившись видом наших поскучневших физиономий, Женька короткими шажками, стараясь не поднимать брызг, двинулся выбирать якорь.
Вернулся он уже мокрый.
— Ну что, будем дергать?
Вместо ответа мы спрыгнули в воду. Дергали 30 минут. Берег держал цепко. Каждый сантиметр давался трудом и потом. "И-и-и… раз!" — рывок вверх, толчок вперед. "И-и-и… два!" — рывок вверх, толчок вперед.
Сантиметры складываются в метры, а глубины все не увеличиваются. Остановиться нельзя. Каждая новая волна сбивает плот обратно, сводя на нет наши усилия.
"И-и-и… раз!"
Когда вода доползла нам до пояса и киль перестал скрести дно, мы уже порядком устали. А против преодоленных десятков метров стояло 17 тысяч метров, оставшихся впереди. Более 12 часов нам резал ноги острый придонный ракушечник. Через каждые 30–40 минут один из нас влезал на плот и мелкими глотками пил горячий чай, обхватив нагретую алюминиевую кружку стылыми, разбухшими в морской воде ладонями.
А гребни волн хлестали и хлестали в борт. Чтобы удержать плот на месте, приходилось зарываться
Когда к вечеру мы достигли "большой воды", сил хватило только на то, чтобы влезть на плот и, поставив на полную вытяжку паруса, рухнуть на спальники.
Но в эти сутки нам не суждено было отдохнуть. Наверное, море задалось целью испытать нас на прочность.
На этот раз ночь пришла с запада. Чернильным пятном грозовой тучи она разлилась по горизонту. Даже заката не было в тот вечер! Солнце рухнуло вниз и исчезло сразу, словно за ним захлопнули дверь.
Скоро спал и ветер. Воцарилась тишина, которую обычно называют мертвой. Немо, в полном безветрии, наползала туча на небесную сферу. Огненные ленты то и дело рвали ее на куски, белыми сполохами высвечивая спокойное пока море. В полном молчании мы спешно крепили по-штормовому паруса. Прятали немногие оставшиеся на «палубе» вещи. На душе было тревожно…
Еще дома мы предполагали "влезть в хорошую передрягу". С первого дня плавания шли непрестанные разговоры о девятибалльных волнах, шквалах, ураганах. С одной стороны, нас разбирало любопытство, хотелось испытать действие стихии. С другой — чисто человечески — мы боялись наступления этого момента. Два чувства постоянно боролись в нас.
Правда, нам уже пришлось пережить несколько мелких штормов, но то были, так сказать, «аквариумные» шторма. Ведь происходили они на глубинах, не превышающих 10 метров. Тянуло к чему-нибудь более "существенному"…
И вот теперь, когда это "более существенное", сверкая молниями, приближалось к нам, мы вдруг поняли: нет, на приключения нас не тянет. Ни к чему! По крайней мере, сегодня. Оказывается, мы были готовы к абстрактному шторму, к шторму вообще, а этот идет конкретный, со всеми вытекающими последствиями. Конечно, при других обстоятельствах было бы даже интересно. Но сегодня, после 12-часового изматывающего волока…
Шквал пришел неожиданно, оборвав сомнения и страхи. Шелковый грот-парус, висевший до того безвольными складками, вдруг трепыхнулся раз, другой, хлопнул, навалился своим оранжево-белым телом на треугольную мачту, облепил ее. Вздрогнул стаксель, сгреб ветер, рванулся, выгибаясь крутым полукружьем. Сильнее, еще сильнее…
С хрустом лопнул фал, защелкал, заполоскал освободившимся концом стаксель, сотрясая корпус. И уже новый, более мощный шквал навалился на плот. Бешено закрутилась, запенилась вода у баллонов. Ветер, навалившийся на паруса, неудержимо тащил плот вперед.
— Грот! Грот! — кричал Сергей, двумя руками вы ворачивая ставший вдруг таким непослушным руль. — Сбросьте гро-о-от!
Женька, стоя на коленях, зубами рвал фиксирующий узел на грот-фале. Я, оседлав передний баллон, опустив ноги в воду, пытался схлопнуть полотнище стакселя. Но он вырвался, в кровь разбивая мне руки и плечи угловой металлической пластиной.