Парфетки и мовешки
Шрифт:
— Ой, правда! — обрадовалась девочка. — Как я сразу об этом не подумала? — и она улыбнулась сквозь слезы.
С этой улыбкой у притихших девочек камень свалился с души…
— Ну вот и хорошо, и умница, а теперь всем спать пора, а то выспаться не успеете, — ласково говорила Малеева, обращаясь к воспитанницам.
Девочки разбежались по своим кроватям, зябко заворачивались в тонкие байковые одеяла и устало потягивались на жестких постелях. Позднее время и усталость брали свое. Скоро дортуар вновь погрузился
Только Исаева ворочалась с боку на бок: ее душила злоба.
«Как, меня, Исаеву, вдруг посмели уличить во лжи перед всем классом!.. И кому она должна быть благодарна за все это?… Да все той же противной «казачке» Савченко… Вечно она у меня на дороге, того гляди, мне еще и в пример будут ставить эту «казачку», которая, Бог весть почему, пришлась по душе всему классу…
Ну, подожди ты у меня, противная девчонка, я тебе отомщу — за все, за все!..» — Исаева чувствовала, как в ней разгорается жажда мести.
Глава VIII
Что ж это ты? — Ни стыда, ни совести. — Затаенная злоба
— Вставай, вставай, вот разоспалась-то! — восклицали воспитанницы, дергая Грибунову за одеяло и стараясь пробудить ее от крепкого сна.
Но новенькая только сердито отбивалась и ворчала что-то по-французски, чего подруги толком не могли разобрать.
— Медамочки, Стружка идет! — крикнул кто-то.
В дортуаре поднялось сильное волнение:
— Душка, завяжи мне бантик.
— Ах, отстань, пожалуйста, видишь, я сама не одета?
— Эгоистка!
— От такой слышу.
— Да не ссорьтесь вы, медам, — останавливали спорящих.
— Медамочки, ради Бога, поднимите книгу, а то я опять урока не буду знать!.. — просил кто-то.
— Поможет тебе, что другая книгу поднимет? Все равно никогда ничего не знаешь.
— Как ты смеешь так говорить! Будто сама первая ученица! Кто вчера единицу получил, а?
— А тебе какое дело? Как ты смеешь меня попрекать!
— А ты меня?
— Да что вы ссоритесь, на тебе книгу, — подавая поднятый учебник, вмешалась третья, — нашли время спорить, — Стружка идет!
Девочки еще ворчали и перебранивались, другие их успокаивали, но все разом притихли, когда в дверях показалась приземистая фигура m-lle Струковой и тут же раздался ее грубый, почти мужской голос. Она быстро оглядывала воспитанниц: у одной оправляла пелерину, другой делала замечание за испачканные чернилами рукавчики, третьей указывала на выбившуюся прядь волос…
Ее резкие окрики раздавались то здесь, то там. Но вдруг она затихла и в глубоком изумлении уставилась на лицо новенькой, крепко спавшей после ночного переполоха.
В первую минуту Струкова не поверила собственным глазам. Да и трудно ей было поверить, чтобы кто-то осмелился спать до самого второго звонка, когда в восемь часов
Она даже не могла понять, почудилось ли ей или действительно перед ней спала девочка с незнакомым ей задорным лицом.
— Что это? — в удивлении указала она на новенькую вертевшейся около нее Исаевой.
— А это, m-lle, наша новенькая, Грибулька, то есть Грибунова, — доложила Зина.
— Как ты сказала?… Новенькая?… Да откуда же она взялась?… И чего же это она до сих пор валяется?… — уже выходя из себя, воскликнула старуха и с силой дернула одеяло Грибуновой.
Но девочка только сердито проворчала что-то, чего опять никто не смог понять.
— Чего же вы-то смотрели? — напустилась Стружка на своих учениц. — Неужели не могли ее добудиться?
— Да мы, m-lle, ее будили, да что же нам делать, когда она просыпаться не хочет, отбивается, да еще и сердится!.. — оправдывались седьмушки.
Струкова сердито трясла и дергала одеяло и, как бы в подтверждение слов воспитанниц, Грибунова стала неистово отбиваться руками и ногами, но при этом не открывала глаз.
— Ах ты, дрянная девчонка! — гневно воскликнула Стружка и с силой сорвала с нее одеяло.
Но это только еще больше рассердило новенькую, вдруг ощутившую холод. Она быстро уселась на кровати и, протирая заспанные глазки, бойко наградила окружающих отнюдь не лестными французскими эпитетами.
— Что за наваждение? — удивленно спросила Струкова. — Понять не могу, что такое? И по-каковски это она лопочет?
— Да она у нас, m-lle, вроде как француженка, — объяснила Исайка.
Эти слова уже поняла наконец проснувшаяся и успевшая прийти в себя Грибунова. Широко открытыми глазами смотрела она на Струкову, сразу внушившую ей своим суровым видом глубокий страх и уважение.
— Ты чего это буянишь-то, а? — сердито обратилась к ней старуха.
— О, не сердитесь, право, я не знала, что это вы меня будили! А эти девочки не давали мне спать, они уже с час нарочно дергали с меня одеяло.
— Тебе, матушка моя, давно пора быть одетой, а ты до сих пор в кровати валяешься. Чтобы я никогда больше таких фокусов не видела… — строго сказала Стружка.
— Простите, я, право, никогда, никогда больше не просплю, — ответила Грибулька по-французски.
— Ну ладно, ладно, а теперь одевайся скорей, а то, верно, ждут нас на молитву, сейчас звонок будет. Ты, — обратилась она к Исайке, — помоги новенькой одеться и сейчас же спускайтесь в столовую чай пить, а то и туда опоздаете, — озабоченно добавила она.
Новенькая поразила ее прекрасным французским языком и вежливостью обращения.
«Из хорошей семьи, сразу видать, что воспитанный ребенок», — подумала она и тут же причислила Грибунову к разряду «овец».