Парфюмер звонит первым
Шрифт:
Но тем не менее Бэлка уехала. Не удержали ее ни дочери (Юленьке тогда было пять, Анютке – восемь), ни ее личный, единственный в Кострове, «БМВ»-кабриолет, ни кредитная карта с неограниченным овердрафтом.
«Я уезжаю. В Австралию. Документы о разводе перешлю по почте, на жилье и долю в твоих капиталах не претендую», – вот и все слова, которыми попрощалась с ним Бэла.
Она лихорадочно набивала чемодан летней – в Австралии почти всегда лето – одеждой и, кажется, ждала, что он начнет выяснять отношения. Ждала, что он взбеленится. Накричит.
А потом Глеб Захарович на две недели оставил свою любимую «Юлиану». Только для того, чтобы развезти дочерей по заграничным школам. Младшую, Юленьку, отправил в Лилль, старшую, Анютку – в Баксвуд. Пансион во французском Лилле выбрал потому, что там с детишками больше играли, чем учили, – самое то, что нужно для пятилетней козявки. Ну а Анюта к своим восьми годам выросла изрядной лентяйкой – потому Глеб Захарович решил, что ей прямой путь в серьезную Англию, в интернат Баксвуда, известный своими строгими правилами.
Ну а дальше – свобода. То есть, как понимал свободу Глеб Захарович, с головой уйти в бизнес. Новые направления, свежие идеи, нестандартные ходы. Хитрые комбинации, неожиданные решения. Постоянный аврал.
Женщин вокруг еще молодого и пригожего директора крутилось немало. Но они в его новой жизни появлялись даже не в эпизодах. Только в массовке. Цокали каблучками и преданно улыбались на презентациях. Старательно водили умелыми ладошками по спине в сауне после парной. Изредка допускались и в особняк, снять напряжение после трудового дня, однако еще до наступления утра неизменно выставлялись вон.
…Сегодняшним вечером Глеб Захарович тоже планировал заняться женщиной. Он приехал в свой особняк поздно, почти в одиннадцать. Не раздеваясь, прошел в кабинет. Молча принял из рук горничной традиционный липовый чай. Убедился, что девушка плотно затворила за собой дверь, и только потом открыл папку. С первой ее страницы улыбалась Татьяна Садовникова.
Леня проснулся, когда солнце поднялось уже высоко и светило прямо в окна. В углу бубукал черно-белый телевизор. «Иванушки Интернешнл» самозабвенно пели: «Самолеты, поезда, люди едут, кто куда…» «Насчет кто куда, это они точно», – спросонок подумал Леня. Он именно так и ехал: непонятно куда.
Юная проститутка Жанна, завернувшись в покрывало, с увлечением смотрела на экран.
– Сколько времени? – спросил он.
– Девять.
– Утра?
Она кивнула.
Он простонал и вылез из-под одеяла.
По телевизору начались новости. Судя по простецкому интерьеру студии и потертому лицу дикторши – новости местные, областные. Из города Кострова. До Лени донеслось:
– Органами внутренних дел
– Ну-ка сделай погромче, – попросил Леня.
Жанна встала и прибавила звук.
– …разыскивается Леонид Шангин, тысяча девятьсот семьдесят восьмого года рождения, уроженец и житель Москвы. Последний раз Шангина видели в городе Малярово Костровской области, где он совершил дерзкое нападение на сотрудника милиции. Просьба всех, кто владеет информацией о местонахождении данного лица, сообщать по телефону 02 или 65-35-35, за вознаграждение…
В этот момент изображение студии на экране сменилось фотографией. Леня обомлел. С экрана на него смотрело его собственное лицо.
Но его удивило не это. Ничего другого в сопровождении данного текста и ждать было нельзя. Но даже на плохоньком экране черно-белого телевизора было видно, что в руки ментам и телевизионщикам попала одна из недавних его фотографий.
Он сделал ее сам, на собственной любимой цифровой мыльнице «Canon PowerShot A75». Поставил, помнится, аппарат на валун на берегу Танаиса, установил режим съемки с десятисекундной паузой… Фотография эта на бумаге напечатана не была и хранилась в единственном месте: в памяти его компьютера, стоявшего в Лениной костровской квартире. Это он хорошо помнил: не в офисе, а именно в квартире.
Значит, туда они добрались.
– Да это ж ты… – восхищенно протянула Жанна, переводя взгляд с экрана на голого Леонида.
Глава 5
В то самое время – утро вторника, – когда Леня Шангин проснулся в квартире проститутки в райцентре Шахтерск, трое мужчин шли по левому берегу полноводного, тихого Танаиса. Первый шагал у самой воды, второй – параллельно ему метрах в десяти. Дальше на таком же расстоянии следовал третий. Все трое молча и сосредоточенно рассматривали землю вдоль воды.
На другом берегу широкого Танаиса, за спинами мужчин, в утренней дымке расстилался Костров. Белели вдали его многоэтажки, сверкали золотом пузатые купола собора, по мостам через реку катились букашки автомобилей. А здесь, на левом, пойменном, берегу никаких признаков цивилизации не наблюдалось, если не считать таковыми редкие следы кострищ, осколки от бутылок и прочий сор. Рядом с одним из ериков, которыми была богата пойменная часть берега, шуршали камыши, да пыхтел посреди Танаиса буксирчик.
Первый мужчина – тот, что шел вдоль кромки воды, – был отчимом пропавших ребятишек. Двое других – его соседями и друзьями. Они не обсуждали между собой происшедшее. Уже не обсуждали. Они не говорили об этом вслух, но все трое понимали: сейчас, когда минуло около полутора суток с момента, как детей хватились, шансов отыскать их живыми и здоровыми оставалось мало. И они искали любую зацепку: отпечаток босой детской ножонки, или деталь одежды, или хоть что-то подозрительное, что могло бы навести на след малышей.