Пархоменко(Роман)
Шрифт:
— Конечно же, божжь ты мой, не мое дело, Григорий Петрович. Мое дело овец гонять. Сказано мне — паси, я и пасу. Сказано мне — гони к немцу, будем продавать, я и гоню. — Он присел возле поставца и, погладив медную его ручку, добавил: — Отличная работа, дорогая вещь. Многие деньги стоит?
Один из пастухов, потирая ладонями заспанное и злое лицо, встал, пошел в темноту, должно быть почувствовал в ней что-то неладное, но быстро вернулся.
— Чего там? — спросил Летков.
— Да так, почудилось — топочут. А собаки дремлют, значит, ничего.
— Вы посматривайте, — свирепо выкатывая глаза, сказал Летков. — Недобрых людей
— Это верно, божжь ты мой, — подхватил Душевик. — Стоит, сказывают, в степи триста ашалонов с рабочими, золото-серебро везут, пушками окружились, и ни проезду, ни подступу — прямо Соловьи-разбойники. А вот как выморят да заберут их в плен…
— Перевешают их раньше еще плену, — сказал Летков.
— И перевесить отличное дело, божжь ты мой, — подхватил Душевик, обрадовавшись, что хозяин, наконец, что-то одобрил в его речи. — А всего лучше пустить их на косьбу, Григорий Петрович. Пускай скосят, а там и перебить и имущество поделить поровну, как Урал делят казаки, когда надо рыбачить. И пастухам надо долю выделить, Григорий Петрович, ведь пастухи мясо воинам поставляют. Пускай и пастухи счастливо, вольно живут. Вот я, например, никогда счастливой жизнью не жил, батраков у меня не было, хозяйства не было.
— А рабочие-то, которые в степи стоят, — сказал пастух со злым и заспанным лицом, — сказывают, богачей ограбили, а ты богачом хочешь быть. Как же так?
— Богачей грабить нельзя, — ответил наставительно Душевик и погладил благообразную свою бороду. — Грешно!
— Грешно и опасно, — сказал Летков, и всем показалось, что он даже зубами скрипнул. — Повешу!..
Все помолчали. Душевик мотнул головой и продолжал:
— Прямо спать я не могу, божжь ты мой. Стоит триста ашалонов в степи, и, может быть, счастье меня ждет, штаны атласные, рубахи шелковые, ах, божжь ты мой! Али вот, Григорий Петрович, в ашалонах заводы целые, сказывают, везут. Ведь если такой завод да выхватить, да поставить, скажем, в нашей станице…
Пастух с заспанным лицом сказал:
— Заводы все на сто лет немцам проданы.
— Молчи, — сердито сказал Летков, — не распространяй злостные слухи, повешу!
Он явно разгорячился от бестолковой речи Душевика. «Старик брешет, — подумал он, — а ведь и в брехотне бывает правда. Что да на самом деле можно завод у есаулов выторговать?» И он сказал вслух:
— Заводы можешь строить, никто тебе мешать не будет. Вот я имею, скажем, мельницу. Что это, не завод? А поставлю рядом с нею снаряжение, скажем, косилки выделывать. Вот и завод будет у меня…
— А если не будет? — послышался из тьмы басистый голос.
Летков вздрогнул, обернулся, а пастухи привстали. Появление этого высокого офицера в барашковой шапке, сдвинутой лихо на затылок, в орденах и с богатым оружием, украшенным тихо мерцающими каменьями, встревожило и напугало их.
Тревожил уверенный его бас, а пугало то, что на него не залаяла ни одна собака. И Семен Душевик немедленно подумал радостно: «Оборотень, тени-то, наверное, нету, божжь ты мой. Случая б не упустить, рассмотреть, божжь ты мой, архангел». В темноте за офицером стояли два казака, и тот, что поменьше, держал в поводу белую лошадь.
— Дай-ка
— Коммерсанта Леткова, — поспешно ответил Душевик.
Трубка разгорелась. Высокий последний раз притронулся трубкой к головне и бросил головню в костер.
— Вот сволочь этот Летков, — сказал он спокойно.
Летков вскочил, ударил себя по ляжкам и свирепо закричал:
— А почему, с каких причин сволочь?
— С таких, что тебя ждут, сволочь ты этакая, — еще более спокойно сказал высокий, — купцы крупные приехали, ветеринары, приемщики. А нам за скот надо снаряды получить. Понял? Ну, разве не сволочь? Лежишь у костра, дрыхнешь!
Летков лег на бекешу и сказал хмуро:
— Хочу — лежу, хочу — нет.
— Лежишь на бекеше, висеть будешь на дубе. Твое дело выбирать.
— Куда путь держите? — спросил Летков.
— А мимо.
Душевик не удержался и спросил:
— Собаки-то как же на тебя не лают, ваше благородие?
— С цыганами воспитывался, вот и не лают.
— Подкидыш, стало быть?
— Подкинули в тюрьму, учить уму! — громко смеясь, ответил высокий.
Он выпустил клуб дыма прямо в лицо Душевику и сказал:
— А еще хотите эшелоны ограбить да ограбленные заводы получить? Нет, дохлые вы, куда вам эшелонами владеть, дай бог последние дни как-нибудь прошататься! Промышленники, стадоводы, тьфу!..
Он плюнул в костер. И пастухи и сам Летков смотрели на него во все глаза. Счастливое сияние давно уже покинуло их лица. Костер теперь горел слабо, и оттого высокий человек казался еще выше, еще страшней, а голос его гудел, как колокол. Шапку он сдвинул совсем на затылок, обнажилась лысая голова, и повислые черные усы как бы подчеркивали мрачное сияние его глаз. Черт его знает, что за человек и чего ждать от него…
— А ты сам-то откуда? — спросил Душевик виновато. — Какой станицы казак?
— Пугачевской, — хмуро ответил высокий и вдруг яростно повысил голос: — Летков!
Летков вскочил.
— Слушаюсь, — сказал он, сам не узнавая себя. — Будет исполнено.
— Стада повернешь на восток. Возле Побеленной балки встретишь отряд, спросишь есаула Ламычева. Скажешь, полковник Лавруша послал. Там тебя и приемщики и ветеринары встретят, платить будут чистым золотом. Да чтоб к утру быть там!
Высокий вскочил на коня. Конь сразу взял в галоп. Ординарцы, пригнув к шеям коней головы, свистя плетьми, понеслись за ним. Словно получив разрешение, залаяли собаки и забормотал Душевик:
— Пугачевской станицы? Да ведь она нонче, кажись, Потемкинской называется, божжь ты мой!
Рано утром боец разбудил Ламычева. Ламычев, потягиваясь и позевывая, встал с бурки и медленно вышел на холм. Синяя, влажная равнина лежала перед ним. На дороге дышало стадо, а ближе, у тощего и неподвижного куста, стоял человек. Человек этот, коммерсант Летков, увидав Ламычева, быстро подбежал к нему и закричал:
— Ваше благородие господин есаул, господин Ламычев?
— От полковника Лавруши? — спросил, смеясь, Ламычев. — Вот они какие, наши полковники-то, второе стадо за ночь даром получаю. Кабы Дон не мешал, так бы он все наши стада, небось, к эшелонам подогнал. А ты, старик, не пугайся, мы у тебя только стадо возьмем, а тебя к немцам отпустим. Кто знает, может, они тебе еще закажут стадо для нас… пригнать!