Пари
Шрифт:
— Немного. — Если честно, вообще не припомню, чтобы оставлял у нее что-то кроме зубной щетки и бритвы. — Катя, мне… блин, даже сказать нечего, если честно.
Все фразы, которыми я собирался объяснять свой скотский поступок, звучали либо как тупая отмазка, либо как издевательство.
— Расслабься, Лекс, — спокойно, без тени злости и дребезжания в голосе, говорит она. — Я знала, что ты рано или поздно уйдешь к ней.
— Это… Все намного сложнее.
— Может быть. — Она безразлично дергает плечом. — Извини, что я не собираюсь копаться
— Кать, блин, мы с Викой… Одна Большая Ошибка. — Я нарочито выколачиваю три последних слова, надеясь, что они сработают как отрезвляющая таблетка после двух дней запоя поддельным счастьем.
— Нет, Лекс! — Впервые за все время после моего сообщения о разрыве наших отношений, она повышает голос. — Избавь меня от необходимости выслушивать твои душевные страдания. Я не доктор Фрейд и не булочка-бывшая, которая даст повесить на себя ярлык «дружбана», так что изливай душу кому-то другому. В мою ты уже и так достаточно нагадил. Совет вам да любовь. А лучше, — она криво усмехается, — сожрите друг друга.
И захлопывает дверь прямо у меня перед носом.
Глава шестьдесят восьмая: Вика
Я просыпаюсь от того, что кто-то трясет меня за плечо.
Точнее, в моем сне я как раз занята тем, что мастерю из дерьма и палок куклу-вуду с лицом Лекса, чтобы потом предать ее изощренным болезненным пыткам. И в тот момент, когда мои пальцы заняты очень тонким делом, случается судорога, которая буквально не дает закончить важную деталь соответствия. Я пытаюсь размять плечо, но судорога становится еще сильнее и…
— Виктория… — слышу издалека раздраженный женский голос. — Виктория, проснитесь.
Резко сажусь, но еще несколько секунд пытаюсь понять, куда делся мой шедевр колдовского мастерства, прежде чем понимаю, что я сделала его во сне. Очень жаль — прямо сейчас не отказалась бы воткнуть в него шило. Раз… несколько. Для начала.
Но я, судя по остановке, все еще в ветеринарной больнице, а за окном уже сереет что-то похожее на рассвет, значит, я проторчала тут всю ночь. Последнее, что я помню перед тем, как провалиться в сон — девушка с ресепшена, сообщающая новость, что «мой жених» все оплатил, и текущие, и будущие расходы. Именно облегчение от этой новости не действует на меня как снотворное.
— Простите, — тру глаза костяшками пальцев, а потом быстро осматриваюсь в поисках Орео. Его нет и мои глаза округляются до болезненных размеров. — Где мой щенок?!
— Успокойтесь, он с нашей Тоней. Захотел есть. Ну и по своим собачьим делам.
Я краснею и снова извиняюсь. Приз Хозяйки года мне не светит даже если на соревнованиях буду участвовать только я. Но когда мы везли сюда Бармалея, я буквально взяла только то, что можно было еще каким-то чудом впихнуть в руки.
Бармалей.
Ему должны были сделать операцию
— Как операция? Уже закончилась? Как Бармалей? С ним все в порядке?! — забрасываю девушку вопросами и она торопиться отстраниться, чтобы выйти из-под «обстрела».
Пытаюсь встать за ней следом, но от долгого лежания в одной позе на диванчике, который явно для этого не предназначен, мышцы затекли и одеревенели.
— С вашим животным все хорошо, не кричите вы так, — кривится девушка. В отличие от улыбчивого и добродушного Светикова, большинство его персонала — настоящие мегеры, маскирующиеся под людей. — Доктор сейчас к вам выйдет.
Светиков появляется минут через десять. К тому времени я успеваю найти своего щенка и даже сполоснуть лицо в женской уборной. Добрый доктор выглядит заметно уставшим и уже не держим мину Айболита.
— Мы вставили штифты, — начинает объяснять, сухо перечисляя еще кучу медицинский терминов, которые мне ни о чем не говорят. — Сейчас животное под наркозом, его жизни ничего не угрожает. Не ему еще нужна квалифицированная помощь, поэтому какое-то время Бармалей останется у нас.
— Я не могу забрать его домой сегодня?
— Ни сегодня, ни завтра, ни, полагаю, через неделю. Но не буду пугать вас долгими прогнозами. В любом случае, здесь о вашем животном позаботятся и окажут все необходимое лечение, чтобы он как можно скорее встал на лапы.
Я рассеянно киваю, и прошу посмотреть на него еще хотя бы разочек.
Доктор против, мотивируя свой отказ тем, что животное после операции выглядит не самым лучшим образом, и видеть его таким может быть травмирующим для моей психики. Приходится напомнить, что я несла его сюда еле живого, с кровью изо рта и болтающей на честном слове задней лапой, что тяжело назвать «усладой для глаз». Светиков сдается.
Бармалей лежит в просторном белом боксе, весь перебинтованный, как египетская мумия. Из лент повязок торчит только одно рваное ухо и обрубок хвоста.
— Хвост пришлось ампутировать, — говорит Светиков, — но вы не беспокойтесь, обычно животные довольно быстро восстанавливаются после таких хирургических манипуляций.
— А все остальное? Лапы? — С моего угла обзора тяжело рассмотреть, все ли они на месте.
— Уверяю, лапы мы не трогали. Все они там, где им и положено быть. Все пять.
Мы обмениваемся взглядами, и я благодарю его улыбкой за попытку разрядить обстановку.
В любом случае, из ветеринарной клиники ухожу с тяжелым сердцем. На прощанье Светиков потребовал, что я не появляюсь у них раньше завтрашнего дня, потому что животное все равно будет отходить от операции и мне не разрешат с ним контактировать.