Париж ночью
Шрифт:
Вся наша компания уставилась на нее.
Семнадцатилетняя дурочка никак не походила на резидента иностранной разведки, даже на подручную Джеймса Бонда еще не тянула по возрасту.
— Врешь! — недоверчиво скривила губки ее подруга.
— Могу побожиться, — ответила Нателла, при этом она поцеловала крестик, висящий на ее аппетитной груди.
— За такие клятвы тебя черти в аду трахать будут, — предупредила подруга.
— А что, черти — не мужики? — спросила красавица, довольная, что ей удалось привлечь внимание к своей персоне.
И чтобы закрепить инициативу, она
Нателла была дочкой атташе по культуре нашего посольства в Греции. Большую часть своего детства она провела с родителями на вилле, расположенной на самом берегу моря. И благодатный средиземноморский климат сделал свое дело. Нателла расцвела, и еще в восьмом классе в ней проснулась невероятная сексуальность. Она переспала со всеми мальчишками-одноклассниками, потом перешла на местных студентов. Потом вообще перестала являться домой после ночных дискотек. Родители наказывали ее, били, водили к врачу. Нателла клялась, что больше не будет, но удержаться не могла.
Чашу терпения переполнил ее роман с местным красавцем, владельцем отеля на одном из островов в Эгейском море. Нателла исчезла с ним на неделю, даже не позвонив родителям. На ее поиски была брошена служба безопасности посольства. Пришлось даже обратиться в местную полицию. Посол рвал и метал, обещал отправить папу из Греции и поставить крест на его карьере. Поэтому когда Нателла, хлопая своими наивными глазками, наконец появилась дома, то папа для начала выдрал ее как следует, а потом побежал в посольство докладывать о счастливом возвращении блудной дочери.
С огромным трудом ему удалось сохранить место в дипломатической службе, но в отношении Нателлы посол был неумолим:
— Выслать в двадцать четыре часа.
Папа выполнил приказ досрочно. Сразу после встречи с послом он лично отвез дочку в аэропорт и сдал под присмотр двух стюардесс, чтобы она, не дай бог, не сбежала.
В Москве Нателлу ждали суровые будни. По отцовскому приказу бабушка не давала ей ни копейки денег, постоянно следила за внучкой и докладывала родителям в Грецию о ее легкомысленном поведении. Ведь Нателка и в Москве своей гульбы не прекращала. Мама рыдала в трубку, а папа обещал скоро приехать и сурово наказать.
Наконец в веселой жизни нашей красавицы наступил знаменательный момент. Она окончила школу и сразу решила начать самостоятельную жизнь, чтобы больше не слышать родительских нравоучений. Вместе с приятельницей, такой же, как и она сама, постоянной посетительницей ночных дискотек, которую тоже доставали родители, они решили начать трудовой путь, устроившись медсестрами в лабораторию онкологического центра. Их привлекла реклама, обещавшая приличную зарплату, льготное поступление в медицинский институт, а главное — работу «сутки через трое». То есть, ссылаясь на напряженный трудовой график, можно было получить официальное разрешение не ночевать дома под присмотром бабушки.
— Сегодня утром у меня закончилось суточное дежурство в онкоцентре, и теперь три дня я совершенно свободна! — подвела черту под историей своей жизни Нателла и заявила напрямик: — Надеюсь, я не буду скучать в вашей компании.
Скучать эти трое суток я ей не дал, а
— Алекс, кто такой Усольцев?
— Откуда я знаю?
— Он говорит, что заслуженный художник…
— А-а-а… Да-да. Слышал о нем что-то.
— Он богатый?
— Не знаю.
— Узнай, и поточнее. Мне это очень важно.
Через несколько дней Нателла заявляется ко мне:
— Ну? — Это у нее была такая манера начинать разговор. Без всяких «Здравствуй», «Как дела?» и тому подобных условностей.
— Что «ну»?
— Узнал про Усольцева?
— Узнал.
— Говори скорее, не мучай.
— А где нежный поцелуй? Где «милый, как я соскучилась»?
— Ой, блин! — скорчила гримасу Нател ка и принялась быстро раздеваться.
Пришлось рассказать ей все, что я узнал о народном, а не о заслуженном, как выяснилось, художнике, лауреате Государственной премии Ладомире Усольцеве.
— А главное ты узнал? — спросила Нателла.
— Что главное?
— Ну, деньги у него есть или нет?
— А какое это имеет значение?
— Очень большое. Он хочет на мне жениться.
— Судя по его творческой биографии, ему лет уже шестьдесят.
— Не шестьдесят, а шестьдесят три, а скоро будет шестьдесят четыре, если он, конечно доживет.
— Что значит «доживет»?
— А то, что он — пациент в нашем онкоцентре.
— Он что, умирает?
— Вроде того.
— Зачем ему жениться, если он долго не протянет?
— А об этом он не узнает.
— То есть как?
— А так. В нашей лаборатории делают тесты на мышах, прививают им культуру от пациентов и смотрят, в какой стадии заболевание. И мы, лаборанты, узнаем об этом первые. Усольцев вообще-то выглядит довольно бодро, его положили на обследование, но он обречен. Не жилец, в общем.
— И как же ты крутишь с ним роман?
— Да это не я кручу, а он со мной крутит. Я у него тоже вроде теста.
— Не понимаю.
— Что тут непонятного? Наша медицина ведь гуманная. Пациенту ни под каким видом не говорят о его настоящем диагнозе. И этот Усольцев, как человек неглупый, решил выяснить свой окончательный приговор через меня. Предложил мне руку и сердце. Ну, во-первых, я ему понравилась, а во-вторых, если я соглашусь, то значит у него, так он думает, есть шансы. Ведь не будет же такая юная девушка, как я, выходить замуж за смертника.
— А вдруг он узнает о своем состоянии?
— Не узнает.
— Почему?
— Потому что я подменила мышей.
— Что-что?
— Что слышал. Поменяла мышей с положительным тестом на других, с отрицательным.
— А откуда ты их взяла?
— От другого больного.
— Ты что, «приговорила» к смерти здорового человека?
— Ну и что?
— А что будет с этим пациентом, с его семьей, если они получат такое жуткое известие? Что будет с ним после химиотерапии?
— Да какое мне до него дело? Мне важно устроить свою жизнь. Ведь если Усольцев узнает, что ему осталось куковать всего три месяца, то наверняка впадет в депрессию и на мне не женится, а так я смогу выйти за него замуж и получить наследство. Поэтому ответь скорее, так есть у него деньги или нет?