Парижская жена
Шрифт:
— И здесь то же самое, — пожаловалась Дафф, с улыбкой глядя на малыша. — Почему все мужчины бегут от меня? Наверное, я их отпугиваю.
— Ты еще и половины не знаешь, — сказал Эрнест.
Остальное время Дафф провела за столом, не выказывая никаких претензий. Она была хорошо воспитана, не привередлива и громко, от души, смеялась заразительным смехом. Мне она понравилась. Вопреки всему — понравилась.
Примерно в те же дни из Лондона вернулась Китти и прислала мне записку, приглашая на чай.
— Чего это она вернулась? — спросил Эрнест. — А я-то уж подумал, что мы избавились
— Ты несправедлив, — оборвала его я.
— Справедлив. Уж сучку-то могу распознать.
Я старалась не обращать внимания на его слова. Он никогда не менял своего мнения в отношении Китти, что бы я ни говорила или делала. Если он заносил человека в черный список, то с тем было покончено раз и навсегда, и это качество мужа очень расстраивало меня. Я не хотела с ним ссориться из-за Китти, но увидеть ее собиралась.
К сожалению, единственные приличные платья оставила мне она; но мне не хотелось надевать ее старые вещи, потому я пошла в поношенной юбке и кофточке. Однако, войдя в комнату, я пожалела о своем выборе. Китти также пригласила двух сестер из Среднего Запада, Полину и Джинни Пфайфер, которые были одеты с иголочки. Как я быстро выяснила, Полина приехала в Париж, чтобы работать для «Вог». Невероятно шикарная — в манто, сшитом из нескольких сотен шкурок бурундука, и туфлях цвета шампань, лучше которых я не видела. Джинни, с ее необыкновенными миндалевидными глазами, была красивее сестры, но Полина покоряла своей чуть ли не мальчишеской живостью. Она была худощавая, челка из черных волос почти закрывала ее лоб, а длинные изумрудные серьги почти доходили до крепких плеч.
Дочери богатого землевладельца из Арканзаса, они выросли в Сент-Луисе. Китти едва начала мне рассказывать, как одно время Полина дружила с Кейт Смит, как в комнату после боксерской тренировки вошли разгоряченные и смеющиеся Гарольд и Эрнест.
Я с удивлением смотрела на Гарольда — значит, он и Китти снова вместе? — и тут же перехватила ее взгляд, говоривший: не спрашивай. И зачем явился Эрнест? Изводить Китти? Я считала, что он, напротив, старался избегать ее общества. Я ждала доверительной беседы с любимой подругой, а не напряженной взаимной неловкости, и уж тем более не хотела видеть, как Эрнест и Гарольд крутятся вокруг новых потрясающих женщин, словно те экзотические животные из зоопарка.
Время шло. Гарольд и Эрнест крепко напились. Я пошла с Китти на кухню, чтобы принести еще чаю, а в это время Эрнест начал флиртовать с Джинни.
— Знаешь что, — громко обратился Эрнест к Гарольду, — хотелось бы мне куда-нибудь повести развлечься эту девушку.
— Не обращай внимания, — шепнула мне Китти. — Джинни не интересуется мужчинами.
— Правда? — удивилась я. С того места, где я стояла, Джинни выглядела настоящей соблазнительницей, женщиной-вамп. Подняв на Эрнеста миндалевидные глаза, она бросила на него выразительный взгляд.
— Ей нравится иногда оттачивать свое мастерство. Она находит мужчин забавными.
— Наверное, приятно уметь так контролировать себя, — сказала я. — А как насчет тебя? Что случилось с Гарольдом?
— Все-таки поехал за мной в Лондон. Я почти сдалась. Говорит, что не понимает,
— Значит, он скучал по тебе.
— Конечно, скучал. Все они скучают, когда от них уходят. Но я вернулась и не знаю, как долго это будет продолжаться.
— Почему все должно быть так сложно? — спросила я.
— Понятия не имею, — отозвалась Китти. — Должно быть — и все.
В гостиной Гарольд сидел на диване с толстой сигарой во рту, а Джинни, Эрнест и Полина стояли на ковре перед ним.
— Я могу взять с собой обеих, — говорил Эрнест. — Ведь у меня две руки.
— Не совсем, — поправил его Гарольд, увидев меня. — Одна принадлежит жене.
— Ну хорошо. Тогда беру Джинни — при условии, что она наденет манто сестры.
Все рассмеялись, и тот момент положил начало тому, что называют «эффектом домино». Этот смех станет отправной точкой цепной реакции событий, пока еще не наступивших. Зародившись в этой комнате, эта точка раскачивалась, но не падала.
Еще не падала. Не совсем.
В последующие месяцы весны 1925 года наш круг друзей продолжал меняться. Сначала эти перемены были едва заметны, и каждая новая потеря, казалось, не имела ничего общего с предыдущей, но старый круг неуклонно распадался, а на месте ушедших появлялись более богатые и распущенные личности. Паунд и Шекспир проводили все больше времени в Рапалло, живя там почти круглый год. Гертруда и Эрнест то и дело ссорились — не только по серьезным, но и пустяковым поводам. Он, похоже, приходил в замешательство, не понимая, почему так происходит, но, мне кажется, ее раздражало, что он так быстро меняется.
— Я никогда не нравился Алисе, — сказал он однажды, когда мы выходили от них.
— Чепуха. Ты ей нравишься.
— Тогда у нее странный способ это демонстрировать. Сегодня она только что карьеристом меня не назвала. Очевидно, я плохо соображаю.
— И Гертруда тебя любит. Она просто тревожится.
— Не нуждаюсь я в ее наставлениях. И с чего вдруг она считается таким уж великим педагогом? Что она совершила на самом деле?
Я с грустью воспринимала эти профессиональные разногласия между двумя хорошими друзьями и не понимала, как они отразятся на мне. Наш новый круг состоял из очень богатых художников, их цель заключалась в том, чтобы хорошо жить и иметь все самое лучшее. Мы по-прежнему тратили меньше трех тысяч в год, и хотя, на мой взгляд, у нас с этими людьми не было ничего общего, они проявляли к нам интерес — по крайней мере, к Эрнесту.
Полина Пфайфер была одной из них. Для видимости она работала, получая жалованье в «Вог», но, помимо этого, имела трастовый фонд — он-то и давал ей возможность носить с шиком дорогую одежду. Это было время Шанель, и Полина написала для «Вог» материал о новой коллекции кутюрье — пыл статьи граничил с одержимостью.
— Шанель навсегда изменила силуэт одежды, — заявила она женщинам, сидящим за столиком в «Де Маго», среди которых была и я. — Мы никогда не будем прежними.
Женщины дружно закивали, словно Полина предсказала день Второго пришествия, но меня мода не волновала. Моя одежда никогда не была модной, а свой силуэт я могла изменить, разве только совсем перестав есть.