Парижские истории
Шрифт:
По известному выражению деголлевского министра культуры, писателя и общественного деятеля Андре Мальро, в послевоенный период во Франции существовали только две серьезные политические силы. «Есть мы (голлисты), коммунисты и больше ничего», — описал состояние страны Мальро. На протяжении тридцати лет — после освобождения и до середины 1970-х — они доминировали на политической арене. В 1947 году за коммунистов голосовала четверть избирателей страны, у них было пять министерских постов. По степени влияния остальные левые и не приближались к ФКП. Вплоть до конца 1970-х социалисты представляли собой маргинальную группировку во Франции. На первые позиции
Популярность последней была следствием ее непримиримой и достойной позиции во время оккупации, несмотря на то, что перед войной ей пришлось пройти через непростое моральное испытание: убеждать своих сторонников в правомерности советско-германского пакта, который переворачивал представления о том, где находится настоящий враг, осуждать англичан и свое собственное правительство за «империалистическую» войну и молчать о природе фашизма. Но в результате войны компартия вышла морально и политически окрепшей.
Как отмечает историк Пьер Нора, и коммунистов, и голлистов объединяло общее начало во французской культуре, их идеология строилась на понятиях «Нация» и «Революция», и те и другие вобрали в себя элементы якобинства, здорового национализма, уважение к государству, антиамериканизм. «В 1936 году (год Народного фронта) состоялась свадьба Ленина и Жанны д’Арк», — пишет Нора. После освобождения страны коммунистов и голлистов сблизило стремление уйти от болезненной темы «странной войны» и сдачи Франции Гитлеру, последовавшего за этим краха политических институтов. Французы должны были войти в ряды победителей.
Если брак, о котором говорит Нора, и состоялся, то партнеры пришли к разному финалу. Компартия канула в небытие, несмотря на все попытки реанимации, расширения повестки дня и привлечения более широкого спектра левых сил. Непонятно, спрашивает Пьер Нора, найдет ли коммунистическая эпопея какое-то продолжение или навсегда останется черной дырой в истории? В свою очередь голлистская партия, хоть и размылась как политическая группа, но ее лидер генерал де Голль превратился в «наше всё» для французов, стал символом единства и французской общности. Несколько тысяч книг, посвященных личности де Голля, издано после его смерти — больше, чем о ком-либо другом из исторических персонажей, включая Наполеона.
Коммунисты создали анклав внутри общества, где его члены чувствовали себя комфортно и защищенно. Были аффилированные с ФКП организации — туристические и промоутерские агентства, крупные торговые компании, например «Интерагра», во главе которой стоял «красный» миллионер Жан-Батист Думенг, экспортировавший в Советский Союз сельскохозяйственные продукты. Вокруг Парижа образовался пояс «красных» муниципалитетов, которые возглавляли популярные в народе мэры-коммунисты, реально сделавшие немало для развития социальной инфраструктуры. До сих пор широко известны за пределами Франции созданные и спонсируемые ими театральные центры в Бобиньи, куда регулярно и много лет подряд приезжает труппа Малого драматического театра Льва Додина, а также в городах Кретей и Монтрё.
У коммунистического «протестного» клуба был свой стиль жизни, ментальная культура — ощущение тепла, семьи, единства, товарищества, свои традиции памяти, символы, особый язык, который противники ФКП называли «кондовым», а ее сторонники находили ободряющим, нацеленным на некое большое событие, правда, непременно в будущем. Популярная некогда в СССР в 1960-е годы книга Ива Монтана, близкого тогда к левым кругам,
В советском посольстве коммунистов называли «друзьями». «Друзья» переходили с тобой сразу на «ты», как бы подчеркивая принадлежность к одному лагерю. Между СССР и Францией существовали неплохие отношения, и парадокс состоял в том, что мы оказывали всяческую поддержку той политической силе, которая ставила своей конечной целью изгнание из коридоров власти наших собеседников на государственном уровне.
ФКП называли самой сталинистской и сектантской левой партией в Западной Европе. Для меня загадка, как в демократической стране, открытой всем ветрам, можно было исповедовать такой догматизм. Когда с горбачевской перестройкой начался пересмотр достижений СССР, то в партии, конечно же, быстро поняли, какую опасность несут ей явные идеологические противоречия с «новой» Москвой. Тогда, отвечая на критику, генсек партии Жорж Марше обогатил толковый словарь популярных политических выражений своей известной формулой о том, что итоги развития СССР «глобально позитивны». Естественно, это открыло широкий фронт для творчества пародистам и карикатуристам.
Марше благодаря своей харизме и колоритной речи был любимым гостем на дискуссионных политических передачах в период их расцвета. Мастер прямого эфира, он мог держать паузу в несколько секунд, практически переходить на «ты» с ведущими, разрушая приевшийся размеренный ритм вопросов и ответов. Однажды, в ответ на сильно не понравившееся ему выступление Франсуа Миттерана, одновременно и врага и союзника, Марше, находясь в отпуске на Корсике, приказал своей супруге: «Лили, собирай чемоданы! Мы возвращаемся в Париж!» Эта реплика тоже стала хитом вечернего телеэфира и осталась навсегда в истории французского политического языка.
Внутри компартии периодически возникали протестные движения, выступавшие за большую гибкость. Их инициаторов называли «реформаторами», «реконструкторами», но к серьезному расколу ФКП это не привело. Были диссиденты и с другого — ортодоксального — фланга. Однажды, накануне очередной годовщины Октябрьской революции, я отправился на юг страны, в сказочный департамент Вар, чтобы встретиться с входившей некогда в руководство партии Жаннет Вермерш. Ее исключили из ФКП как раз за то, что, по мнению Вермерш, партия недостаточно твердо поддержала ввод советских войск в Чехословакию. Вермерш была супругой Мориса Тореза, а эта фамилия была возведена на пьедестал — вспомним набережную напротив Кремля и Институт иностранных языков на бывшей Метростроевской улице.
Вермерш впервые попала в СССР в 1929 году, на двенадцатую годовщину революции. Ткачиху с севера выбрали для поездки в Союз ее товарищи, тем самым ей была оказана большая честь. «До того, как попасть в СССР, я не знала, какого цвета небо, я не слышала, как поют птицы», — нашел я в блокноте записанные тогда ее слова. «Мне казалось, что в Москве я познакомилась с лучшими людьми на земном шаре». «Я вернулась домой, поправившись на 9 кило, но не от еды — в магазинах ничего не было, от радости находиться в стране, в которой люди счастливы». Потом она мне показывала подарки и реликвии, собранные в доме: рисунки Леже, Пикассо, зуб кашалота от моряков китобойной флотилии «Слава», книги с автографами советских писателей, архив Тореза — дневники, стенограммы выступлений, записи бесед со Сталиным, сделанные рукой мужа.