Парижские соблазны
Шрифт:
– Я разрешу вам делать все, что пожелаете, – тихо проговорил Берти.
– Вы очень добры, – беспечно заметила Гардения, – но ведь я не смогла бы поехать с вами сегодня, если бы тетушка сказала «нет».
– Почему же она передумала? – спросил Берти, с потрясающим изяществом объезжая две стоящие у тротуара машины.
– Не имею ни малейшего представления, – поспешно ответила девушка, не желая обсуждать этот вопрос. – Должно быть, потому, что женщины непредсказуемы.
– Вы повторили слова, которые говорим мы, мужчины, – засмеялся Берти. – Вот я, например,
Казалось, лорда Харткорта разговор совсем не интересует, потому что он спросил совершенно о другом:
– Что вы думаете о лошадях Берти, мисс Уидон? Вы согласны, что они великолепно подобраны?
– Конечно, – ответила Гардения, – и думаю, господин Каннингэм поступает правильно, что держит лошадей, а не эти шумные дымные автомобили. Такое впечатление, что в Париже машины есть у всех молодых людей.
– За исключением щеголей, – поддразнил лорд Харткорт Бертрама. – Все настоящие пижоны разъезжают в экипажах и сами правят лошадьми. Вы тут наверняка увидите несколько таких же дог-картов, запряженных парой цугом, они конкурируют с экипажем Берти. Между прочим, у некоторых тоже прекрасные лошади.
– Меня вполне устраивают наши, – улыбнулась Гардения.
– Серьезно? – встрепенулся Берти. – Это же замечательно! В последнее время мне редко делают комплименты, поэтому я особо ценю те, что мне все-таки перепадают.
– Не поощряйте его, – с насмешливой серьезностью посоветовал лорд Харткорт, – иначе ему захочется править шестеркой, и тогда мы ни за что не проедем под Триумфальной аркой.
Гардения рассмеялась. Прогулка доставляла ей гораздо больше удовольствия, чем она предполагала. От сознания, что она, возвышаясь над прохожими, едет в этом модном высоком, но крайне неудобном экипаже в обществе двух самых красивых, как она втайне от всех считала, молодых людей, ее охватывал восторг.
Она надела одно из самых очаровательных своих платьев и знала, что розовый креп с ажурными голубыми лентами вокруг шеи, запястий и талии очень идет ей. Крохотная шляпка, отделанная венком из роз, служила великолепным обрамлением для ее очаровательного личика и только подчеркивала блеск глаз. Гардения не была бы женщиной, если бы не отдавала себе отчет в том, что все, кого они встречают на своем пути, оборачиваются им вслед, пытаясь еще раз взглянуть на красивую картину, которую они собой представляли.
– Я так счастлива! – воскликнула она, и лорд Харткорт, который не смог остаться равнодушным к столь сильному чувству, прозвучавшему в ее словах, посмотрел на нее и, улыбнувшись, сказал:
– Я начинаю думать, что вам для счастья достаточно какой-нибудь мелочи.
– Часто именно мелочи могут сделать человека несчастным, – ответила Гардения. – Можно каким-то образом устоять против большой беды и крушения всех жизненных надежд, но мелочи доводят человека до слез.
Ее голос дрогнул, лорду Харткорту стало стыдно за свою язвительность. С самого начала он был раздражен тем, что Берти вынудил его играть роль третьего лица при встрече любовников, однако
«Ты обязан поехать, – настаивал Берти. – Тебе прекрасно известно, что герцогиня не выпустит Гардению из своих когтей, пока у нее не появится надежда, что девочка окажется в твоем обществе. Потом мы что-нибудь придумаем, но в первый раз, Вейн, будь другом, позволь мне написать этой старухе, что мы оба заедем за Гарденией завтра утром».
«Почему я должен подыгрывать в этом многообещающем любовном спектакле?» – с горечью спросил лорд Харткорт.
«Только потому, что без твоей помощи не будет ни романа, ни чего-то другого», – продолжал ныть Берти.
Лорду Харткорту было трудно ответить отказом на подобную откровенность и в конце концов он, весело рассмеявшись, согласился стать так называемым «третьим лишним». Тем не менее его раздражение не улеглось, так как он знал, что не успеет к назначенному часу на партию в поло. Однако, увидев сбегающую по ступенькам Мабийон-хауса Гардению, которая напоминала раскрывающийся розовый бутон, он понял, что она искренне радуется предстоящей прогулке, и частичка хорошего настроения, владевшего ею, на некоторое время передалась и ему.
– У нас вчера был такой жуткий прием, – щебетала Гардения. – Не понимаю, почему вы не пришли.
– На жуткий прием? – поинтересовался Берти. – Неужели вы желаете нам зла?
– Он не был бы жутким, если бы вы оба пришли, – ответила Гардения.
Девушка уже забыла о грубости лорда Харткорта и о том, что в субботу она легла спать в слезах. Она помнила только то, что эти два англичанина – ее друзья и единственные люди во всем Париже, с которыми можно вести себя естественно.
– Ну и что же сделало его таким жутким? – спросил лорд Харткорт своим глубоким приятным голосом.
Гардения обернулась к нему.
– Жаль, что не могу ответить на этот вопрос, – сказала она. – Я спрашивала себя, что же не так, и понять не смогла. Гости были очень странными, а тетя Лили отправила меня спать рано, почти сразу после ужина.
– Ну уж не старайтесь убедить меня, что вы не восхищены этими галантными темноглазыми французами, расточающими комплименты направо и налево, – решил поддразнить ее Берти. – Всем женщинам нравятся французы, потому что они говорят массу лестных и необычных комплиментов.
– Им нельзя верить, – морщась, возразила Гардения. – Они даже звучат неискренне.
– А мои – искренне? – поинтересовался Берти.
– Мне кажется, любой комплимент может привести в смущение, – ответила Гардения. – К тому же французы, которые пришли вчера на прием, были немолоды и внешне совсем неинтересны. А еще на ужине был один ужасный человек. Я не выношу его.
– Кто это? – спросил Берти.
– Кажется, его звали Гозлен, – ответила Гардения. – Он уродливый, почти лысый, толстый и весь какой-то скользкий. Вы не поверите: барон сказал, что нам с тетей Лили надо быть с ним полюбезнее.