Парижские тайны. Том I
Шрифт:
– Это ты-то, ты меня поколотишь!!! – в ярости завопил злодей, размахивая своим грозным каталонским ножом.
– Николя… оставь нож! – крикнула вдова, быстро поднимаясь с места, чтобы схватить сына за руку, но тот, опьянев от вина и гнева, вскочил, грубо оттолкнул мать и кинулся на старшего брата.
Марсиаль стремительно отступил назад, схватил свою толстую суковатую дубинку, которую он, войдя в кухню, положил на буфет, и занял оборонительную позицию.
– Николя, брось нож! – повторила вдова.
– Да не мешайте вы ему! – закричала Тыква, схватив топорик черпальщика.
Николя, все еще размахивая своим ужасным ножом, выжидал
– Я тебя предупреждаю, – вопил он, – что тебя и твою дрянь Волчицу я истреблю, а сейчас начну с тебя… Ко мне, матушка… ко мне, Тыква! Остудим-ка его, слишком долго мы терпели!
Сочтя, что удобный момент для нападения наступил, этот разбойник кинулся на брата, выставив вперед нож.
Марсиаль, опытный боец на дубинках, быстро отскочил в сторону, поднял дубинку, и она с быстротой молнии, описав в воздухе восьмерку, с размаху опустилась на правое предплечье Николя; сила этого неожиданного и болезненного удара была такова, что тот выронил нож.
– Негодяй… ты сломал мне руку! – завопил Николя, схватившись левой рукой за правую, повисшую вдоль тела как плеть.
– Не бойся, не сломал, я почувствовал, как дубинка отскочила, – спокойно ответил Марсиаль, отшвырнув ударом ноги нож, отлетевший под стойку.
Затем, воспользовавшись болью, которую испытывал Николя, Марсиаль схватил брата за шиворот, резко отпихнул его назад и потащил к двери в небольшой погреб, о котором мы уже упоминали; отворив эту дверь одной рукой, он другою втолкнул Николя, ошеломленного этим внезапным нападением, в темный погреб и захлопнул дверь.
Затем, вернувшись к обеим женщинам, Марсиаль схватил Тыкву за плечи и, несмотря на ее ожесточенное сопротивление и на то, что она топориком слегка поранила его руку, не обращая внимания на ее дикие вопли, запер сестру в низкой зале кабачка, примыкавшей к кухне.
После чего, обратившись к матери, которая не пришла еще в себя при виде этого столь же ловкого, сколь и неожиданного маневра своего старшего сына, Марсиаль холодно сказал ей:
– Ну, а теперь, мать, потолкуем вдвоем.
– Ладно! Согласна… потолкуем вдвоем!.. – громко сказала вдова, и ее обычно бесстрастное лицо оживилось, мертвенно-бледная кожа слегка порозовела, обычно тусклые глаза загорелись мрачным огнем: гнев и ненависть придали ее физиономии ужасный вид. – Ладно, потолкуем вдвоем!.. – продолжала она с угрозой в голосе. – Я ждала этой минуты, ты наконец-то узнаешь обо всем, что у меня на душе.
– И я, я тоже выскажу вам все, что у меня на душе.
– Проживи еще хоть сто лет, но этой ночи ты не забудешь, так и знай…
– Да, я ее не забуду!.. Брат и сестра собирались меня укокошить, а вы ничего не сделали, чтобы помешать им… Но мы еще поглядим… Ладно, говорите… что вы имеете против меня?
– Что я имею против тебя?..
– Вот именно…
– После гибели твоего отца… ты вел себя трусливо и подло!
– Я?
– Да, ты трус!.. Вместо того чтобы жить с нами и поддерживать нас, ты отправился в Рамбулье и браконьерствовал в тамошних лесах с этим продавцом дичи, с которым ты спознался в Берси.
– Останься я тут, с вами, я был бы сейчас на каторге, как Амбруаз, или мог бы вот-вот туда угодить, как Николя; я не хотел стать таким вором,
– А каким ремеслом ты занимаешься? Воруешь дичь, воруешь рыбу, только воруешь, не подвергая себя опасности, воруешь трусливо!..
– Рыба, как и дичь, никому не принадлежит; нынче они – у одного, завтра – у другого, надо только суметь их поймать… Нет, я не ворую… А что до того, трус ли я…
– Ну да, ты за деньги избиваешь людей, тех, кто послабее тебя!
– Потому что они сами избивали тех, кто слабее их.
– Трусливое ремесло… ремесло для труса!..
– Есть более достойные занятия, это правда; да только не вам меня судить!
– Отчего же ты тогда не взялся за эти более достойные занятия, вместо того чтобы заявляться сюда, бездельничать и жить на мой счет?
– Я приношу вам рыбу, которую мне удается поймать, и все те деньги, что мне удается заработать!.. Это немного, но этого хватает на жизнь… я вам ничего не стою… Я попробовал было сделаться слесарем, чтобы зарабатывать побольше… но когда человек с самого детства привык бродяжничать, проводить время на реке или в лесу, прижиться в другом месте трудно; с этим ничего не поделаешь… такой уж мой удел… А потом, – прибавил сумрачно Марсиаль, – мне всегда было по душе жить одному на реке или в лесу… Там никто не приставал ко мне с расспросами. А всюду в других местах только и говорят о моем отце, и мне приходится отвечать, что он погиб на гильотине! Судачат о моем брате-каторжнике! О моей сестре-воровке!
– Ну а что ты говоришь о своей матери?
– Я говорю…
– Что же именно?
– Я говорю, что она умерла.
– И хорошо делаешь; я и в самом деле как умерла… Я отрекаюсь от тебя, трус! Твой брат на каторге! Твой дед и твой отец храбро кончили жизнь на эшафоте, смеясь в лицо священнику и палачу! Вместо того чтобы отомстить за них, ты дрожишь от страха!..
– Отомстить за них?
– Да, вести себя, как подобает истинному Марсиалю, плевать на нож дяди Шарло и на его красный плащ и кончить свою жизнь, как твой отец и твоя мать, как твой брат и сестра…
Хотя Марсиаль и привык к свирепой экзальтации своей матери, он не мог подавить дрожь.
Когда вдова казненного произносила последние слова, лицо ее было ужасно.
Она опять заговорила со всевозрастающей яростью:
– Да, ты трус! И не просто трус, но вдобавок и болван! Захотел быть честным!!! Честным? Но разве тебя не будут вечно презирать и гнать как сына убийцы, как брата каторжника! А ты, вместо того чтобы копить в душе месть и ненависть, ты предаешься страху! Вместо того чтобы кусать недругов, ты спасаешь свою шкуру! Когда они послали твоего отца на гильотину… ты нас бросил… трус! А ты ведь хорошо знал, что мы не можем уехать с этого острова и переселиться в город, потому что нам вслед улюлюкали, в нас швыряли камнями как в бешеных псов! О, они нам за это заплатят, понятно?! Они нам за все заплатят!!!
– Я не испугаюсь не только одного противника, но даже десятка противников, но позволять, чтобы все свистели и улюлюкали тебе вслед, потому что ты сын убийцы и брат каторжника… ну нет, на это я не согласен! Это не по мне… я предпочел уйти в леса и браконьерствовать там вместе с продавцом дичи Пьером.
– Вот и оставался бы там… в своих лесах.
– Я вернулся потому, что у меня тут одно дело с полевым сторожем, а главное – из-за детей… потому как они теперь в таком возрасте, что дурной пример может и их заставить пойти по дурной дорожке.