Парижские тайны
Шрифт:
— Что же он ответил?
— Он прервал меня с возмущением и с деланным изумлением, словно ничего не понимал. Он сказал, что я, наверное, сошла с ума. Я была в ужасе, я закричала: «Господи, что же теперь со мной будет? Если вы не пожалеете меня, пожалейте хотя бы вашего ребенка». — «Какой ужас! — воскликнул Ферран, воздев руки к небу. — Ты, подлая тварь! Ты осмелилась обвинить меня, будто я пал так низко, опустился до такой грязной девки, как ты! И у тебя хватает наглости приписать мне плоды твоего распутства, мне, который сотни раз повторял тебе перед самыми достойными свидетелями, что ты погубишь свою душу, презренное создание! Убирайся отсюда немедленно,
Родолъф и Морель замерли от ужаса; их поразило такое неслыханное лицемерие.
— Да, признаюсь, — сказал Родольф, — подобной подлости я даже не мог себе представить.
Морель ничего не сказал, глаза его расширились до ужаса, лицо исказила страшная гримаса; он сполз с верстака, на котором сидел, внезапно выдернул ящик, выхватил оттуда длинный, остро отточенный нож с деревянной рукояткой и бросился к двери.
Родольф понял его замысел, схватил за руку и остановил.
— Морель, куда вы? Вы погубите себя, несчастный!
— Поберегись! — закричал Морель вне себя от ярости. — Отойди, иначе я убью двоих вместо одного!
Обезумевший ремесленник бросился на Родольфа.
— Отец, это же наш спаситель! — закричала Луиза.
— Ему наплевать на нас! Ха-ха-ха, он хочет спасти нотариуса! — отвечал обезумевший гранильщик, вырываясь из рук Родольфа.
Но через секунду Родольф уверенно, но мягко обезоружил его, распахнул дверь и выкинул нож на лестницу. Луиза бросилась к отцу, обняла его и сказала:
— Отец, это наш благодетель. И ты на него поднял руку! Опомнись!
Эти слова привели Мореля в себя, он закрыл лицо руками и упал на колени перед Родольфом.
— Встаньте, несчастный отец, — с жалостью проговорил Родольф. — Терпение, терпение... я понимаю ваш гнев, я разделяю вашу ненависть, но во имя праведной мести, не мешайте ей свершиться...
— Господи, господи! — вскричал гранильщик, поднимаясь на ноги. — Но что может правосудие, что может закон против такого?.. Несчастные мы люди! Если мы, бедняки, попробуем обвинить этого злодея, богатого, могущественного, всеми уважаемого, над нами просто насмеются!.. Ха-ха-ха! — Он разразился судорожным смехом. — И люди будут правы. Какие у нас доказательства? Да, какие доказательства? Нам не поверят. Поэтому, говорю вам, — вскричал он в новом приступе ярости, — я верю только в справедливость ножа...
— Замолчите, Морель, — печально сказал ему Родольф. — Горе затмило ваш разум. Дайте вашей дочери все досказать... Каждая минута дорога, комиссар ждет ее, а я должен знать все, понимаете? Все!.. Говори, дитя мое!
Морель бессильно упал на свой верстак.
— Незачем говорить вам, как я рыдала, как просила сжалиться, — продолжала Луиза. — Я погибала. Все, это происходило в десять утра в кабинете Феррана, кюре должен был прийти в тот день позавтракать с ним, и он вошел в тот момент, когда мой хозяин осыпал меня упреками и оскорблениями... Появление священника очень ему не понравилось...
— И что он сказал?
— Он сразу переменился, выбрал другую роль. «Посмотрите, господин аббат! — закричал он. — Я говорил вам, что она погубит свою душу! А теперь она погибла навсегда: она только что мне призналась в своем падении и позоре... и умоляла спасти ее... И подумать только, что, я приютил в своем доме эту негодяйку!» — «Немыслимо! — с возмущением воскликнул господин аббат, обращаясь ко мне. — Сколько раз ваш хозяин тут при мне давал вам добрые и праведные советы, и это вас не остановило?.. Вы так низко пали?.. Этому нет прощений! Друг мой, вы были слишком добры
— И вы в этот момент не попытались разоблачить негодяя? — спросил Родольф.
— Господи! Я была так перепугана, голова у меня кружилась, я не могла сказать ни слова и все же хотела говорить, хотела оправдаться... «Послушайте, сударь...» — начала я, но Ферран прервал меня: «Ни слова больше, недостойная тварь! — крикнул он. — Ты слышала, что сказал господин аббат? Жалость была бы слабостью. Через час ты должна оставить мой дом!» И, не давая мне времени ответить, он увел аббата в другую комнату.
— После ухода Феррана, — продолжала Луиза, — я не помнила себя. Я представляла, как меня выгонят из этого дома, как я буду искать и не найду себе другого места из-за моего положения и других сведений обо мне, которые разошлет мой хозяин. Я была уверена, что он от злости посадит в тюрьму моего отца. Я не знала, что делать, и убежала в свою комнату.
Часа через два туда пришел Ферран. «Ты собрала свои тряпки?» — спросил он. «Сжальтесь! — взмолилась я, падая к его ногам. — Не прогоняйте меня в моем положении. Что со мной будет? Меня никто не возьмет в услужение!» — «Тем лучше, господь, накажет тебя за твое распутство и твою ложь». — «Вы смеете говорить, что я лгу? — возмущенно воскликнула я. — Вы смеете говорить, что это не вы меня погубили?» — «Убирайся отсюда немедленно, тварь! — закричал он страшным голосом. — Ты еще смеешь клеветать на меня! Так вот завтра, в наказание тебе, я засажу твоего папашу в тюрьму». — «Нет, что вы, что вы, — в испуге сказала я ему. — Я ни в чем не стану обвинять вас, обещаю вам, только не прогоняйте меня... Пожалейте моего отца, мой маленький заработок так нужен нашей семье! Оставьте меня у себя... я ничего не скажу, постараюсь, чтобы никто ничего не заметил, а когда уже будет невозможно скрывать мое горестное положение, ну что ж, тогда вы меня уволите».
Я долго его умоляла, упрашивала, и под конец Ферран согласился оставить меня. Я сочла это великой милостью, настолько положение мое было безысходно. И все же в течение пяти месяцев после этой ужасной сцены мне пришлось очень плохо и очень трудно; только Жермен, которого я видела изредка, с сочувствием спрашивал меня, почему я такая печальная, но я стыдилась сказать ему правду.
— Наверное, в это время он и поселился здесь?
— Да, сударь. Он искал комнату где-нибудь поблизости от бульвара Тампль или от Арсенала. Здесь как раз освободилась комната, та самая, которую вы сейчас занимаете, и она ему подошла. Он съехал месяца два назад и просил никому не давать его нового адреса, который знали только в конторе Феррана.
Попытки Жермена уйти от своих преследователей объяснили Родольфу все эти предосторожности.
— А вам никогда не хотелось рассказать обо всем Жермену? — спросил он Луизу.
— Нет, сударь. Его тоже обмануло лицемерие Феррана: он считал его грубым, слишком требовательным, но честнейшим человеком на свете.
— Когда Жермен жил здесь, он ни разу не слышал, чтобы ваш отец обвинял нотариуса, что тот пытается вас соблазнить?
— Мой отец никогда не говорил о своих опасениях при посторонних, и к тому же в то время я его обманывала. Я уверяла, что Ферран больше не думает обо мне... Увы, бедный мой отец, простите меня за этот обман! Я только хотела вас успокоить, вы теперь понимаете, не правда ли?