Парижский антиквар. Сделаем это по-голландски
Шрифт:
Хелле еще в юности добился неплохих результатов в теннисе, но игра с Гутманисом его не раздражала: в полную силу он, конечно, не выкладывался, но и поддаваться шефу не приходилось. Гутманис остро чувствовал фальшь. Неискренность, пусть даже и на корте, ему бы не понравилась и навела на размышления. А этого Хелле хотелось меньше всего.
Сделав глоток минеральной воды из пузатенькой бутылки «Перье», Хелле ответил:
— Не каждый станет возиться со своей фирмой. Бухгалтерия, налоги, персонал. Проще отдать заказ человеку, которому можно доверять.
—
— Да нет, я серьезно. У людей такого калибра, как Ковальски, есть связи в спецслужбах. Он навел справки, выяснил твое прошлое, нынешние обороты и сферы деятельности. И сделал предложение.
Гутманис задумчиво постучал ракеткой по ранту кроссовки. Он уже размяк, но оставалось еще полчаса, а он за последние годы привык превозмогать себя, преодолевать усталость, отчаяние и неверие в удачу. Уйти раньше времени с корта значило потерять крупицу уверенности в себе, потерпеть невидимое, как маковое зерно в траве, поражение. Этого он себе позволить не мог.
— Вот, смотри, что получается. Ковальски нашел выходы на русских, решил вопрос о покупке первых запусков «Гермеса». Инвесторы, которые дали деньги на проект, — тоже его заслуга. Он даже называл мне несколько компаний, которым мы перепродадим места на первом носителе. Предварительные договоренности у него с ними есть. Что остается нам?
Хелле покачал головой и мягко возразил:
— Это только первый запуск. Дальше клиентов мы сами будем искать. А пока это дело для тебя незнакомое, естественно, что он многое берет на себя.
Скосив глаза на своего помощника, Гутманис поинтересовался:
— А почему ни одного письма или факса я от него не получил? Общаемся только по телефону, а больше — лично. Чего он остерегается?
Пожав плечами, Хелле ответил:
— Это как раз понятно. Зачем следы оставлять? Чтобы ты потом при случае эти письма или факсы в нос ему сунул и стал шантажировать? Мало ли как жизнь повернется. В этом он абсолютно логичен.
— Ну, может быть, может быть.
Гутманис еще раз стукнул себя ракеткой по кроссовке, встал и, не оглядываясь, пошел на свое место на корте.
— Владимир Николаевич, у меня новость: я сегодня утром заметил наружное наблюдение за собой. Знаете, оно появилось после того, как я занялся вашим делом. Я имею в виду пропавшего антиквара.
Горелов, сняв очки, отрывается от бумаг, лежащих на его столе и долго растирает глаза. Смотрит в потолок. Затем медленно и безо всякого удовольствия опускает взгляд на меня.
— Ты свихнулся на профессиональной почве. Тебе лечиться пора. Никто за тобой не следит.
— Я-то как раз в полном порядке. По моим наблюдениям, нормальней многих в нашей конторе. Пошлите, пожалуйста, людей проверить, что происходит. Хорошо, если мной по недоразумению заинтересовались милиция или ФСБ. А ну как это хвосты от моих командировок? Или наши бандиты? Эти могут и по ошибке грохнуть. А для профессионала нет ничего унизительней, чем быть ликвидированным по ошибке.
Генерал скептически морщится. Но что мне до гримас
— Простите, так мне подать рапорт?
— Чтоб тебя… Ладно, подавай, до вечера решим эту проблему. Служба безопасности тебя прикроет.
За окном плавает противная серая хмарь, слипаются глаза и очень хочется спать. Сев на кровати, натужно пытаюсь сообразить, зачем я проснулся и что именно меня разбудило в этот предрассветный час. Кажется, это была хлопнувшая дверца автомобиля.
Если это то, что я думаю, то на подобном представлении я имею право на место в первом ряду. Выскочив на балкон, перегибаюсь через холодный росистый поручень. Три человека в одинаковых серых куртках очень быстро и почти беззвучно бегут вдоль дома к припаркованной у соседнего подъезда светло-зеленой «пятерке». Когда самый резвый из них почти достигает машины, распахивается задняя дверца, гулко хлопает выстрел, и он, крутнувшись на месте, садится на асфальт. Двое других тут же останавливаются и проворно вскидывают пистолеты.
Дальнейшее занимает не больше четырех-пяти секунд. Захлебывающийся рев двигателя, визг шин стартующей машины, дымящиеся черные полосы на асфальте, две сливающиеся быстрые серии по три-четыре выстрела, тяжкий удар и шелестящий звон осыпающегося на асфальт стекла. Утренняя городская симфония, которую сменяет звенящая тишина.
Со всех сторон на балконах поплавками выскакивают головы соседей, которые принимаются оживленно обмениваться впечатлениями. Интересная у них реакция на стрельбу — вместо того чтобы спрятаться, тут же высовываются.
Действия людей внизу вполне понятны. Они подскакивают к «пятерке», которая беспомощно уткнулась искалеченной мордой в фонарный столб. Один из оперативников открывает заднюю дверь и, покопавшись, захлопывает ее. Пока он вытирает носовым платком руки, его подоспевшие коллеги выволакивают водителя и распластывают на капоте машины. Судя по разбитому пулями заднему стеклу «пятерки», пассажир уже не требует внимания. У водителя, правда, ноги тоже подламываются, и он постоянно норовит сползти на асфальт, оставляя кровяную дорожку на капоте. Ему еще повезло, он имеет дело с относительно интеллигентными людьми. Собровцы или, скажем, омоновцы уже давно надавали бы ему пинков и тычков. А эти только опять велят залезть на капот. Потом они помогают своему раненному коллеге подняться с мостовой и сажают его в свою машину.
Один из сотрудников службы безопасности уверенно направляется к моему подъезду. Соседи вертят головами, гадая вслух, к кому он может идти. Гвалт охватывает фасад дома. Я воздерживаюсь от участия в дискуссии, поскольку у меня-то как раз на этот счет никаких сомнений нет.
Звонок в дверь. Так я и знал. На пороге стоит крепкий коротко стриженый парень лет двадцати пяти. Ясный взгляд, светлая куртка, под которой неудобно бугрится бронежилет. Отчитываться пришел. О проделанной работе.
— Капитан Дорофеев. Доброе утро. У вас все в порядке? Я хотел вам сказать, что…