Парк Горького
Шрифт:
— Что-о?!
— Это все Ямской с Унманном. Они все сами устроили.
— Осборн дважды пытался тебя убить! — вспылил Аркадий. — Что с твоей памятью? А метро? Кто тебе сказал, что Осборн тут ни при чем?
— Уэсли.
— Уэсли лжец! Уэсли — лжец! — громко повторил по-английски.
— Тсс, поздно уже! — Ирина приложила палец к его губам. — Ну, а память… Я хочу избавиться от всего советского. Если бы врачи могли вырезать из моего мозга все советское, все мои воспоминания, я бы согласилась.
— Тогда зачем же ты захотела, чтобы и я был здесь?
— Я тебя люблю, и ты меня любишь.
Аркадий замечает, что она вся дрожит, завертывает ее в одеяло и нежно обнимает. Он думает, что напрасно на нее рассердился:
— Только не говори мне, что Осборн не отдавал распоряжения убить тебя, — сказал он.
— Просто здесь все по-другому, — ответила она, и вновь ее охватила дрожь. — Я не могу отвечать ни на какие вопросы. Пожалуйста, ни о чем меня не спрашивай.
Они включают телевизор, и Аркадий замечает, что Ирина, хотя и смотрит на экран как завороженная, не следит за сюжетом, а наслаждается обстановкой, в которой происходит действие. "Когда всхлипывала женщина. Ирина замечала ее платье, ее кольца, плюшевые подушки на плетеной мебели, веранду из красного кедра, закат над Тихим океаном".
— Я знаю, Аркаша, ты думаешь, что все это не настоящее, — сказала она, оборачиваясь к нему. — Ты не прав. Здесь это настоящее. И я хочу все это.
Аркадий вдруг заметил, что Ирина надушена какими-то непривычными духами. В Союзе духов не так много, и все это крепкие трудовые запахи. Зоя любила "Подмосковные вечера", которые прежде назывались "Светлана" в честь любимой дочери Сталина, пока ее не похитил коричневый индиец.
— Ты можешь простить мне, Аркаша, что я этого хочу?
— И я хочу этого — для тебя, — ответил он, уловив в ее голосе испуг.
3
Рано утром Ирина уходит с Уэсли и Ники. Аркадий опять остается один. Эл приносит кофе и бутерброды с ветчиной и сыром. Аркадий спрашивает, кто его любимый американский писатель: Джек Лондон или Марк Твен, Готорн или Рэй Брэдбери? Но Эл только пожимает плечами и уходит. Некоторое время Аркадий наблюдает жизнь нью-йоркской улицы: люди, питающиеся из бумажных пакетов, женщина в черно-белой шубе входит в гостиницу сначала с одним мужчиной, затем с другим, затем с третьим. В доме напротив двое негров-маляров красят комнату, поставив на подоконник огромный транзистор. Аркадий принимает душ и надевает новую одежду, ошеломленный ее "неправдоподобной роскошью", равнодушно откладывает найденную в комоде Библию, но из телефонного справочника вырывает страницы с адресами "еврейских и украинских организаций", которые прячет в носок. К нему приходит Рюрик, приносит в подарок "мерзавчик" и излагает новую версию: афера с соболями — "результат сионистского заговора". (Сам Рюрик предупреждает, что рыжий он в свою бабушку-еврейку.)
— Но Осборн же не еврей. О чем вы говорите?
— Зато Валерия Давыдова была дочерью раввина. Джеймс Кервилл был связан с сионистскими террористами, палившими по ни в чем не повинным сотрудникам советской миссии. Розничная торговля пушниной и готовым платьем в США, в сущности, монополия сионистов, и похищение соболей им на руку. Нет, вы подумайте об этом.
Ирина так и не возвращается. А Аркадий вновь и вновь задает себе вопрос: "Почему смеялся Кервилл?" За ним приходит, как он полагает, очередной агент, но его радует возможность выйти из номера. Они спускаются вниз, Аркадий садится в роскошный лимузин и только тут понимает, что его провожатый — просто шофер. Лимузин въезжает в какой-то двор, шофер провожает Аркадия на лифте на четвертый этаж, подводит к какой-то двери, она открывается: Аркадий видит перед собой склад пушнины и Осборна, который тут же заводит с ним разговор о мехах, но на всякий случай держит его под прицелом.
— Вы же убийца, — сказал Аркадий. Почему американцы позволили
— По той же причине, что и русские. Посмотрите вокруг — здесь и голубая норка, и белая, и простая чернобурая лиса, и рыжая, песец, горностай, рысь, каракуль. И баргузинский соболь. Пушнины только в этом помещении на миллион. А таких у меня по Седьмой авеню еще пятьдесят. Дело не в убийствах, а только в соболях. И было, и есть. Ни Корвилла, ни Костю с Валерией я убивать не хотел, Они мне оказали такую услугу, что я был бы счастлив, если бы мог способствовать тому, чтобы они уехали и жили бы себе за границей потихоньку. Но что мне оставалось делать? Кервилл был просто одержим идеей разблаговестить про эту историю всему; миру после своего победоносного возвращения в Нью-Йорк. Если не на первой пресс-конференции, то уж на десятой он непременно проболтался бы о соболях. Я годами веду борьбу со старейшей в мире монополией, надрываюсь, рискую, так неужели мне стоило подставлять себя под удар из-за мании величия какого-то религиозного фанатика? Правда, устранить Костю тоже имело смысл. Он, оказавшись тут, конечно, начал бы меня шантажировать. Вот Валерию действительно жаль.
— Вы колебались?
— Да. — Осборн, казалось, был рад, что его поняли. — У меня не сразу поднялась рука выстрелить в нее… Но от этой исповеди мне что-то захотелось есть.
Осборн ведет Аркадия в сверхроскошный ресторан. Голодный Аркадий наотрез отказывается и от вина, и от ужина. "Всадить бы ему нож в сердце!" — думает он.
— Вы знаете, русские эмигранты прямо-таки наводнили Нью-Йорк, — сказал Осборн, прихлебывая вино золотистого цвета. — Подают документы для выезда в Израиль, но в Риме делают поворот на девяносто градусов и оказываются здесь. Я многим помогал в пределах возможного. Тем более что среди них не так уж мало недурных знатоков пушнины, однако есть и такие, для кого я не в силах ничего сделать. Ну кто согласится нанять русского официанта?.. Вы уверены, что не хотите немного выпить?.. Короче говоря, русских эмигрантов здесь хватает. И на многих просто жаль смотреть: членкоры Академии наук подметают коридоры и дерутся друг с другом за случайные переводы. Обзаводятся маленькими домишками и большими автомобилями, которые им не по средствам. Не каждый ведь Солженицын. Льщу себя мыслью, что я кое-что сделал для популяризации русской культуры в нашей стране — содействую культурному обмену, насколько в моих силах…
— И стучите на артистов балета в КГБ, — заметил Аркадий.
— Не я, так их друзья настучали бы. У вас же там с ясельного возраста друг на друга доносят и называют это бдительностью. У всех рыльце в пушку. Прелестно! Впрочем, это цена, которую с меня потребовали…
— У вас не рыльце в пушку, у вас руки в крови.
— Ах, оставьте, мы же за столом!
Ну так объясните мне, почему ваше ФБР позволяет вам, убийце, осведомителю КГБ, разгуливать на свободе и посиживать в ресторанах?
— Сами сообразите, вы же как-никак следователь, и прекрасный.
— Вы — осведомитель ФБР! — Аркадия вдруг осенило. — Двойной осведомитель, если существует такой термин.
— Я не сомневался, что вы это поймете! — Осборн дружески улыбнулся ему. — Я же не дурак, чтобы помогать КГБ и не помогать ФБР. И в конце концов, я просто сообщаю разные сплетни, зная, что именно их интересует. И там и там. Только бюро они даже нужнее. Гувер до того боялся скомпрометировать себя ошибкой, что в последние десять лет жизни практически махнул рукой на русских. У вас был свой человек в центральной картотеке ФБР, а Гувер не посмел устроить там чистку — боялся, что тайное станет явным. Я же принципиально сотрудничаю только с нью-йоркским отделением бюро: ведь, как и в любой другой фирме, тут работают их лучшие люди — и они так трогательно ищут моего общества! А почему бы и нет? Я же не мясник какой-нибудь из мафии и не прошу денег. Наоборот, они знают, что всегда могут рассчитывать на меня, случись у них какие-нибудь денежные затруднения. А их жены отоваривались у меня шубами по баснословно низкой цене.