Парковая зона
Шрифт:
У Верки сегодня хорошее настроение. Она сидит широкая, добрая, похожая на кошелку со всякой всячиной. Просунешь руку, покопаешься, покопаешься, а там, на донышке, деньги грудкой лежат.
Верка действительно лезет за пазуху, куда-то далеко-далеко, и достает плотный узелок. Он у нее, как выпрыгнувший зайчонок на ладони: два аккуратных ушка топорщатся весело, бодро. От узелка пахнуло духами, теплом и мелким грешком.
Вот ведь неистребимая бабья привычка прятать деньги в носовой платок! Времена прошлой скудной жизни не проходят даром.
Деньги – та самая материя, количество которой, несомненно, переходит в качество. Вот уже и Верка совсем другая! Ни хозяйской, ни дамской сумочки Метелкин у нее никогда не видел, наверное, натаскалась за свою жизнь сумок. Теперь отдыхать надо. Теперь деньги за нее все сделают.
Верка протягивает Ивану несколько бумажек:
– На, это тебе премиальные! Клиенты говорят: «Где ты такого поворотливого мужика нашла?» Хвалят тебя. Бери, бери деньги! Что язык за зубами держишь, это хорошо. У нас ведь всякое может быть…
О том, что в салоне Веры Павловны может быть всякое, Метелкин убедился сразу же, как только приступил к своим обязанностям.
Пока он протапливал и нагонял температуру в парилке до кондиции, в комнате отдыха в ожидании уже кучковались соловьи-разбойники.
– Смотри, мужик, если перегреешь, тебя задницей на раскаленные камни посадим, а не догреешь – в унитазе в собственном говне утопим, – пообещал один из них, вертлявый, как шнурок от ботинка, угодливо расставляя коробки со снедью на стол.
– Смотрю, смотрю! – пробурчал Иван про себя, зная, что «шестерка» – она и есть «шестерка». Карту не бьет, а масть поддержит.
Пока то да сё, пока Метелкин примерялся к терморегулятору, который умудрился поставить в парилке, чтобы умный автомат срабатывал на отключение при заданной температуре, наиболее подходящей для особо требовательных клиентов (изобретение не хитрое, но стоящее – все же не напрасно Иван учился на инженера), в комнате отдыха за массивной дубовой дверью стали слышаться характерные всхлипывания и стоны.
Что за черт?! Девок как будто не было, не будут же эти соловьи-разбойники заниматься друг с другом?
Метелкин опасливо приоткрывает дверь, вроде для доклада, что все, мол, о’кей, ребята! Моя задница готова отчитаться за работу. Пора запускать пробника – ту самую «шестерку», которая тузом прикидывалась.
А Ивану дружелюбно из-за двери кричат:
– Мужик, иди сюда! Не сквози в дверях! Прими сотку!
Наливает шестерка-хлопотунчик в фужер из одутловатой приземистой бутылки и протягивает Ивану.
В углу на весь экран домашнего кинотеатра – то, что женщины между ног носят…
Ах, мать-перемать! Что же это они вытворяют! Рядом школьницы угодливо на диванчике устроились, бесенята юные. А здесь похабень такая, что и вообразить трудно!
Отплевывается Иван. Стыдно!
«Шестерка» протягивает Метелкину бутерброд с икоркой,
– Ты что, мужик, язык проглотил? Ни разу порнуху не смотрел, что ли? Дикой ты человек, мужик!
Девочки-бесенята подхихикивают:
– Дядя, а дядя, не засть экран! Там самое интересное начинается!
Взять бы трубку да позвонить в милицию, что здесь подпольный бордель и полный разврат несовершеннолетних.
Позвонил бы, да не поймут охранники порядка и Конституции. Посмеются или сдадут вместе с потрохами этим самым веселым ребятам. Вот тогда и будет самое интересное кино, но только не для Ивана Метелкина. Печенки отобьют, сволочи!
Выпил Иван фужер пойла заморского (наше забористее будет) и в каптерку свою подался от греха неминуемого.
Вера Павловна потом выговаривала: «Не твоего ума дело! Святоша нашелся! Сам-то вспомни, как под юбки девкам руки распускал. Молчи! Они похлещи нас с тобой – эти девки. В школьных сочинениях пишут о заветной мечте стать валютной проституткой, блядью, если по-нашему. Видишь, что в стране творится? Куй железо, не отходя от кассы! Коли ты такой умный, почему же такой бедный?»
Махнул Иван рукой. Пропади все пропадом! Деньги не пахнут!
Так с тех пор ничему удивляться не стал. Не его это дело! Пусть садомничают, если им это нравится. По телевизору тоже похабень в детское время показывают. Может, так надо. Может, указание такое сверху – молодежь обучать…
Вот и теперь выдала ему Верка премиальные и говорит: «За меня остаешься! Я в деревню уезжаю, а сегодня серьезные ребята у нас „стрелку“ назначили».
Ах, Вера Павловна, Вера Павловна! И ты перешла на это лихое словечко. Тебе-то зачем выговор уголовный?
Но молчит Иван. «Стрелку» так «стрелку». Хотя знает, что на этих «стрелках» сатана руки греет.
– Я в отлучке буду, – продолжает Верка, – а ты обслужи народ по высшему разряду. Твое дело телячье. Стой и мычи в лад, а то они тебе вместе с языком и всю голову отнимут. – Метелкин опасливо на нее посмотрел. – Ну, прям, шуток не понимаешь! Ты на всякий случай зажмурься, а уши соломой заткни. Чтобы не получилось, как в той песне: «Кому пожалуюсь, пойду?..»
«Хитрая ты баба, Верка! – думал про себя Иван. – Алиби для себя хочешь устроить? За все – стрелочник в ответе. Скажешь: „Отсутствовала, гражданин начальник. Ничего не ведаю, не знаю…“ Хитрая баба! Хорошо, если всё хорошо кончится. У нас ведь как – весь серьезный бизнес на крови стоит. Только вчера из полковника милиции Джанаева средь бела дня дуршлаг сделали. Калашников осечки не дает. Говорили – тоже „стрелка“ была. Игра такая. Прикуп взял, но донести не смог. На крови поскользнулся, как на льду. Большой человек был. А когда хоронили, он маленьким оказался, уместился на двух квадратных метрах. Два особняка в Талвисе и квартира в Москве осиротели, лишними оказались».