Парни
Шрифт:
Взял из-под низу карту и выбросил ее. Это был действительно король. И стало у Мозгуна двадцать очков тоже. Все ахнули и отшатнулись от Вандервельде, застывшего в недоумении.
— В шулерской науке такие спецы, как Санька Зуб Золотой, этот прием называли «наколкой». Суть вот в чем. Острым ногтем спец наносит царапины на карты снизу, и вот я прощупываю эти царапины сейчас при сдаче и узнаю карту. Ежели ближайшая карта мне неподходяща, я слегка отодвигаю ее внизу и нащупываю царапину на следующей.
Мозгун полез рукой под одеяло, достал брезентовую спецовку, всем знакомую, и бросил ее к ногам Вандервельде.
— Ходишь целый
Вандервельде поднял свою спецовку, проигранную в памятную ночь на Вдовьем Броду. Ребята пуще заволновались.
— Чудеса, чудеса! — произнес Иван. — Вот она, хиромантия, и не верь ты.
А ему поперечили:
— Никаких тут чудес нету, а есть точная наука — шулерство.
— Конечно, — подхватил Мозгун, — вполне точная. Она имеет около двадцати вполне проверенных приемов и около тридцати не вполне проверенных, которые находятся в стадии проверки. Такие приемы, как «клины», «бочонок», «липок», «баламут», дают сто процентов гарантии. «Абдуг», «нахлобучка», «подсыпка», «верховна» — менее тонкие приемы, но тоже верные. Об остальных не стоит говорить. Это пока область изысканий. Остановимся на первой категории приемов. Вот — «клины». Позвольте проверить. Скороходыч!
Мозгун поднял холоду свежих карт, подал их оробевшему товарищу и попросил, чтоб все остальные поглядели тоже и сами «пересняли». Никто ничего не заметил на картах.
— Вот вы, игруны, ничего не заметили. А между тем почти вся колода срезана еле заметно клином, к одному концу поуже. Легко выдергивать нужную карту из колоды, приметную по срезке. Бери, Скороходыч!.. Так. Ты взял, вероятно, что-нибудь из «нарядных», у тебя три, или два, или четыре очка, потому что тебе попала несрезанная карта, каковыми являются очки малые. Теперь бери другую вот; это будет срезанная, у тебя около двенадцати очков. Теперь получай третью, опять несрезанную. У тебя будет шестнадцать или семнадцать. Сам знаешь — самое продувное дело. Потому что, если ты прикупишь еще, я дам тебе срезанную, чтобы получился перебор. Если ты остановишься на этом, я легко наберу себе не больше семнадцати и все равно выиграю.
Он приложил к своей девятке восьмерку и больше не брал.
— Покажи, — приказали товарищи Скороходычу.
Он показал, и у него в самом деле было шестнадцать.
— Если бы мне нужно было к своим семнадцати прикупить, это было бы очень легко. Вот я беру внизу срезанную на углах карту и вынимаю: для вас это не видно, а для меня без промаха. Видите, король — двадцать одно. Премирую Скороходыча майкой за плохую игру.
Он достал майку и подал ее Скороходычу. Эту майку все знали, но последние недели не видели на нем. Удивленье росло. Скороходыч отошел в сторону и пошептался с Неустроевым. Тот покачал головой. Взгляд его был сух.
— А также премируем сандалиями, ремнем, портсигаром остальных членов коммуны за их пренебрежение к высокой квалификации шулерского искусства.
Мозгун достал ремень, сандалии, портсигар и роздал их членам коммуны, кому находил нужным.
— Вот и все, — сказал Мозгун. — Все остальное и так бригаде ясно. Что касается меня, то я в своей практике пользовался просто кустарным приемом — краплеными картами. Под цвет карточной рубашки я наносил карандашом сверху точечки. Проницательный мой глаз их различал, если был день, а если игра происходила ночью, тогда крапленая карта опять мне служила: она давала
Мозгун слез с кровати, улыбаясь; его подняли на руках и со смехом стали подбрасывать на воздух. Но вдруг все увидели, что премированные особняком стояли с Костькой Неустроевым. Они не принимали участия в овациях, стояли тихо и шепотом переговаривались.
И все расслышали слова Неустроева:
— Намеренная дискредитация нашей именно половины. Притом такой авантюризм. К чему это?
Как потом вспоминал сам Мозгун, его в это время точно опалило. Только тут пришло ему в голову, что все «премированные» были те, которыми руководил Неустроев.
«Что это? — подумал он тогда. — Назревший раскол, следствие естественных, но еще не осознанных причин, или я в самом деле “загнул”?»
Он подошел к группе недовольных и спросил:
— Надо открыто дебатировать. В чем, ребята, дело?
— Мы следуем твоему примеру, — ответил Костька, — по-авантюристски.
Слова шипели на его устах. Мозгун отошел в сторону и понял: пропасть легла между ними непроходимая.
Дело так повернулось круто, что барак с тех пор стал жить на два лагеря. Одни как-то само собою столкнулись с Костькой, а другие сплотились около Мозгуна. Даже работать на соцгороде стали на разных строительных участках. Вскоре Мозгуна отозвали на монтаж механосборочного. Когда бригаде стало это известно, товарищи спросили:
— Кто же бригадиром у нас будет?
— Надо думать — тот, кто лучше дело знает.
— Переходников, стало быть?
— А то как же?
И никто не перечил.
Шло время. Суток двое спустя, когда переходниковцы шли в столовую, им повстречался Неустроев. Он задержал Шелкова за рукав и, оставшись наедине с ним, сказал:
— Вот что, милый друг, сегодня ночью надо тебе сбежать с завода.
— То есть как же это, Костя, — сбежать? Это конец моей карьере.
— Есть нечто выше, чем карьера. Вот тебе этого не дано знать. Поэтому ты под стать Мозгуну и прочим — такая же свинья.
Шелков вдруг ощетинился.
— Какой ты мне указчик? Я даже не в твоей бригаде. Я так с Переходниковым и буду работать. И вообще — со мной поделикатнее.
— Цыц! — оборвал Неустроев. — Разговаривай спокойнее. Ноздри не раздувай, гонор спрячь: не высокого он у тебя качества, да и трус ты, так что запугать тебя очень легко. Но я даже и путать тебя не буду. Мы с тобой договоримся как люди порядочные. Итак, ты сегодня под утро бежишь, оставляешь записку, что все в бригаде Мозгуна нехорошие люди, — что-нибудь, словом, в этом роде. Или нет, этого не надо. Просто забираешь свои вещи и под утро бежишь на пароход, а с парохода куда хочешь, — к маме в Арзамас, к черту на кулички, невесте под юбку, только бы тобой тут не пахло.
— Да с какой стати, скажи на милость, побегу-то я?
— Чуждый элемент, — отчеканил Неустроев и засмеялся. — Мы ставим вопрос так: кошка не оставляет ловли мышей, даже сделавшись прекрасной принцессой.
— Чего ты привязался? Я тоже с пролетарским классом, — ответил Шелков жалостливо.
— Только потому, что он у власти.
— Совсем не потому… Убеждения и симпатии…
— Убежденья твои очень странный характер носят. Наверное, за углами остришь: «Вся революция ушла в резолюции», или что-нибудь вроде этого, да еще и с анекдотцем. Маменьке, наверно, письма пишешь и поздравления с Христовым праздником, а здесь, в бригаде, ортодоксом хочешь слыть.