Парни
Шрифт:
Поверх лошадиных спин Иван видел ловкачей рабочих; они бетонировали уборные, расположенные на столбах так, что под ними вместительные проходы оставлены, как в Америке, у Форда. Сзади урчал фордзон, стрекотала пневматика, слышна была глухая поступь тачек. Фордзон грузно волочил за собой пять телег, привязанных одна к другой. Телега были наполнены землею, которую вывозили из цеха.
Партия девок в синих фартуках поверх кацавеек и в гигантских рукавицах сидела в телеге и улыбалась встречным. Опять частушка, опять про миленка, оставленного
Иван стремительно вышел на площадку завода. Бодрость одолевала его, толкала к действию, люди казались роднее родни, и руки пуще зачесались.
В эти дни на завод прибыли добровольцы из деревень — комсомольцы. Их прозвали «комсомольской дивизией». Надо было организовать их работу, они болтались пока без дела.
Иван заявил в райкоме, что ждать нечего, гульба расстраивает ребят, сегодня же следует испытать их, срастив с заводскими комсомольцами. Заводские комсомольцы были еще на работе, и секретарь райкома, согласившись во всем с Иваном, начал искать людей, чтобы оповестить о принятом решении. Он ходил из комнаты в комнату.
Обычно комсомольцы заходили после работы сюда. Но сейчас не было никого.
Секретарь призвал к себе заворготделом и сказал ему:
— Товарищ Колька, буйная твоя башка! Чтобы в час были собраны люди для мобилизации комсомольцев на ночной штурм. Дело не терпит, спать в такое время как будто не к лицу, а ни одного дьявола сегодня, как нарочно, не видно.
— Я не святой дух, — ответил Колька. — Я имею одну голову, две руки, две ноги, как и ты, Ваня.
— Оставь шутки для своих Танек, Манек и Санек! Тут дела плачут, и сердце мое может взорваться от гнева. Умри, а дело выполни.
— У меня три заседания на часу, Ваня, — пошутишь.
— Конец дебатам, — прервал отсек. — Революция не ждет нас с тобой, не годит, она обежит нас, останешься позади у ней и потеряешь комсомольский билет.
Секретарь отошел к столу, на котором лежал ворох бумаг, пахнувших потом и ликвидацией неграмотности: «Просьба в просьбе не отказать» — и т. п.
Заворготделом встал у входа и ждал приходящих. В комитет он пускал всякого, а назад — никого. Когда набралось народу достаточно, он сказал:
— Вы, други мои, мобилизованы. Это факт, а не реклама! На организацию комсомольского штурма. Умри, но выполни! Идите дела делать: одному в Северный поселок, одному на хоздвор, одному в Монастырку, одному в промрайон; везде собрать комсу. А сам я иду с Переходниковым в профтехкомбинат, потому что там не комсомольцы, а сукины дети. Сообщено, распределено, все выяснено. У кого туманность в голове?
Слушающие замялись: у одного были серьезные дела на очереди, и он сказал про это; у другого дел не было, по явились сомнения в возможности самого штурма; у третьего и дел не было, и сомнений не было, но была лень, и кино в мечтах, и билеты в кармане — два билета на соседние места. Оттого слушающие замялись.
— Я ухожу, — сказал заворготделом. — Не схватишь их вовремя — уплывут. А вы — как хотите,
Заворготделом — малюсенький рыжеватенький бритый человек в кожаной тужурке, в брюках галифе и шлеме, принесенном из Красной Армии, зашлепал сапожищами по грязи, прямиком прошел к зданию профтехкомбината. Иван едва успевал за ним. Они миновали длинный светлый коридор, ведущий в учебные мастерские. Народу там оказалось мало. Был конец занятий. Заворготделом ввел Ивана в другой коридор со множеством дверей. Весь этот коридор был запружен девушками. Они стояли, сгрудившись, и пели «Кирпичики». Он протискался сквозь стену девиц, провел и Ивана.
Они очутились подле крайней двери коридора. Там и была ячейка техкомбината. На одном столе, близ двери, комсомолец писал плакат, за вторым столом сидел секретарь, а на третьем помещались приходящие. Секретарь черкал что-то в тетрадке и одновременно переговаривался с людьми из соседней комнаты.
Отсек, не обращая никакого внимания на вошедшего заворготделом, продолжал свое дело.
— Я, думаешь, без дела сюда пришел? — спросил заворгот-делом сердито.
— Думаю, что за делом, — ответил секретарь, продолжая писать.
— А коли за делом, так слушай.
— Слушать мне некогда, — ответил отсек, — у меня на руках молодежи две тысячи; каждого станешь слушать — так время для разговоров не хватит, а коли не поговоришь, так ровно не поешь, чего-то не хватает. Вот как мы воспитаны.
— Имей в виду, Васьков, я тебе не «каждый»! — закричал заворготделом.
— Большой чин, — ответил секретарь, продолжая писать, — чин из четырнадцати овчин.
Заворготделом подавил в себе гнев и сделал вид, что не расслышал смешки сидящих на столе. Он не стал больше спорить. Он произнес:
— Сегодня штурмуем соцгород. Из твоей армии послать надо сотен пять. Понятно? Али разъяснения потребуются?
— Не дам ни души, — в тон ответил секретарь. — Вся моя комса после работ себе щитковые дома строит. Плотников, как тебе известно, недостача, время идет к зиме, в техкомбинате их двадцать сот, им жилье надо, администрация спит. Мои ребята строят в сверхурочное время. Не дам ни души.
— Ты, видно, не дослушал, — сказал внушительно заворготделом. — Пять сотен. Всех с работы своей сними, а норму выполни.
— У нас свои расчеты, и я за них в ответе. Тебя не потянут за недостройку домов, а меня потянут.
Тогда заворготделом подошел к столу ближе и, тыкая пальцем в тетрадь, строго-настрого спросил:
— Ты кто будешь?
— Отсек ячейки, — ответил секретарь техкомбината.
— А еще?
— Еще член бюро райкома, — опять ответил секретарь.
— А дальше? Еще. Самое главное.
— Самое главное, я — комсомолец.
— Ну, так и знай, комсомолец: слово райкома — для тебя закон. Собирай людей, не рыпайся. С тобой больше говорит не Колька, с тобой говорит заворготделом райкома. Комментариев не полагается.