Пароль не нужен

Семенов Юлиан Семенович

Когда он почувствовал, как кто-то толкнул его в спину, когда он ощутил молчание бегущих следом – только тогда он заорал что-то страшное и злое и, опустив маузер на уровень глаз, начал, палить по бегущим и стрелявшим цепям белых.

Как только после короткого рукопашного боя белые, повернув, кинулись к бронепоезду, Постышев остановился, вытер ладонью пот, высморкался и крикнул:

– А теперь в лес! Отходи! В лес! Там он нас не достанет!

Он бежал к ближайшему леску и, смеясь, кричал что-то, и все бойцы тоже бежали, орали, размахивали руками, потому что они сейчас смогли

победить, они сейчас сломили в себе самое унизительное, что есть в человеке, – страх.

ПОЛТАВСКАЯ, 3

КОНТРРАЗВЕДКА

Гиацинтов ходил по кабинету, как по камере: три шага вперед, три шага назад, руки за спиной, голова опущена на грудь, глаза закрыты. Пимезов не решался заглядывать к полковнику: тот в гневе – с утра пришла шифровка о провале операции с Блюхером.

После пяти часов непрерывного метания по кабинету Гиацинтов уехал в штаб японских оккупационных войск. Генерал Тачибана принял его незамедлительно. На лице генерала не было обычной улыбки, а это с ним крайне редко случается.

– Я скорблю, – сказал он Гиацинтову, медленно шедшему от двери к столу, – что ваши люди столь бездарны. В разговорах они у вас прозорливцы и мудрецы, а как до дела, так сразу начинаются «временные неувязки». Обычная русская манера, сколько вас ни учи, право слово.

– Генерал, я пришел к вам не выслушивать нотации, но получить разрешение на действие.

– Вам столько раз давались разрешения на действия, что вы уже сейчас должны были бы сидеть хозяином на Лубянке, а не в Полтавском закоулке!

– И тем не менее я прошу вас меня выслушать.

– Э! – генерал устало махнул желтой сухой рукой. – Надоело, полковник, надоело.

– И тем не менее, – настойчиво повторил Гиацинтов, – я прошу меня выслушать, потому что ни с кем из наших я говорить об этом не стану.

– Ну, давайте же, наконец…

Генерал опустился в кресло, Гиацинтову сесть не предложил и стал задумчиво смотреть в широкое окно на город.

– Ваши официальные представители должны сказать госполитохрановским чекистам, чтобы они в Чите завтра утром сняли с дайренского поезда, из второго вагона, место номер двадцать четыре, уфимского мещанина Поназырина. В воротничке его френча должны быть зашиты письма к генералу Грижимальскому и удостоверение личности этого мещанина, выданное мною здесь на имя князя Мордвинова.

Лицо генерала дрогнуло. Он медленно повернул голову к Гиацинтову, почесал мизинцем левый глаз и спросил:

– Это он должен был провести операцию с Блюхером?

– Именно.

– Вы хотите рассчитаться с неудачливым агентом?

– Отнюдь нет. Просто я хочу подтолкнуть время. Вы же помните, генерал, какие показания должен дать Мордвинов в случае провала.

– Помню. Он должен скомпрометировать кадровых военных, к которым сейчас Блюхер станет обращаться особенно настойчиво. Что ж, любопытно. Озлобленный агент – ненужный агент. Ладно, мы продумаем все это. Поставьте в известность премьера! Это в какой-то мере утихомирит его гнев, когда он узнает о провале с Блюхером.

– Видите ли, генерал, князь Мордвинов находится в родстве с женой Николая Дионисьевича Меркулова, так что здесь только мы с вами партнеры,

потому как и операцию вместе задумали, и кандидата вместе утверждали.

Генерал осторожно, с улыбкой глянул на Гиацинтова.

«Мальчик мне угрожает, – подумал он, – бедный мальчик. Он думает испугать Меркуловыми. Ай-яй-яй! Чувств у них много, а вот с разумом и анализом дело обстоит значительно хуже. Тем не менее самое разумное сейчас – это испугаться. Этот испуг на будущее пригодится, мои преемники им воспользуются, когда будут работать с Гиацинтовым. Они ему напомнят, как он меня пугал и кем он меня пугал. Он будет думать, что победил, а они его потом носом в грязь».

– Да… Тогда, конечно, дело меняется, мой милый Гиацинтов. Как говорится, мы с вами одной веревочкой повиты. Бедный русский князь Мордвинов. Мне жаль его. Говорят, он одаренный музыкант. Тем лучше, значит, он экспансивен, а ЧК ценит экспансивные показания…

– Про музыканта от кого информацию получили, ваше превосходительство? Он ведь эту свою страсть скрывал, я лишь раз, по дружбе, был им допущен на музыкальный вечер: он играл на своих виолончелях. Больше он никого не звал, и я это в его карточку не вносил. Откуда ж вы осведомлены?

– Первая задача разведчика: знать тайные страсти окружающих, – улыбнулся Тачибана. – Да, кстати, мои контрразведчики сочли возможным подсказать вам имя одного молодого спекулянта с биржи. Его зовут Чен. Он весьма занятен и очень не прост, как кажется с первого взгляда. Только прошу вас – не спугните его, этого вам моя контрразведка не простит.

КВАРТИРА ФРИВЕЙСКОГО

– Послушайте, Алекс, – сказал Исаев устало, – мы с вами уже битый час толчем воду в ступе. Не хотите иметь со мной больше дел – не надо, господи боже ты мой! Вы достаточно уже сделали как истинный патриот России и белого движения. То, что вы мне передали сейчас, поверьте, Высший монархический совет благодарно запомнит, и запомнит надолго. Вы оказали им громадную услугу, а теперь начинаете разыгрывать истерику.

– Это не истерика! Я не могу спать! Я всего боюсь! Мне кажется, что за мной смотрят! – жарко зашептал Фривейский. – Мне кажется, что паркет колышется, понимаете вы?! Я борюсь с желанием пойти к Гиацинтову и упасть перед ним на колени!

– Если вы думаете, что это вам поможет, идите и падайте. Ниц ли, на колени – один хрен. Только вы сразу же тогда станете государственным преступником…

– И вы тоже! – приблизившись еще больше к Исаеву, торжествующе пропел Фривейский. – Вы тоже, стальной мужчина!

– Я – нет. Почему я? Совсем нет. Можно подумать, что я уговаривал премьер-министра не увозить красных! Можно подумать, что это я забирал к себе домой для «работы» планы японских поставок для белой армии! Можно подумать, что я передал для сведения журналисту совершенно секретный план зимнего наступления! Идите и падайте на колени, Алекс, но меня в ваши дела не путайте. А если вы на грани помешательства – вызовите доктора.

– Как, – медленно отодвигаясь от Исаева, спросил Фривейский. – Вы сказали – умственное расстройство? А что? Это выход, между прочим. Почему вы молчите?!