Пароль не нужен
Шрифт:
– Сашеньку возьмем? – спросил Гиацинтов.
– Оставьте в покое девушку, – буркнул из-под тулупа Ванюшин. – Пусть спит, а печенку вам потом здесь зажарит.
– Прометеев сюжет, – заметил Исаев, смешно морща нос, – кому и чью?
– Ну, с богом, – сказал Тимоха. – Двинем.
– Идите следом за ним, – сказал филерам Гиацинтов, – а мы с Максимом Максимычем пойдем замыкающими.
– Вы сами-то хотите стрелять сегодня? – спросил Тимоха полковника. – А то если нет, так я один пойду. А коли хотите – давайте не последними, а ближе ко мне – я вас на перепадок поведу, где изюбрь у меня прикормлен.
– Там летом ручей, что ль?
– Ну!
– Хорошо. Мы тебя догоним, нам поболтать пять минут надо с Максимом
Гиацинтов взбросил на плечо карабин, обмотал шею толстым шарфом и сказал:
– Полегоньку двинулись.
Тимоха и четверо филеров шли впереди. Чуть поотстав, шли Гиацинтов с Исаевым.
– Макс, мне очень хотелось побеседовать с вами под открытым небом, – тихо говорил Гиацинтов, – а то в городе никак не уединишься. Звать к себе – интеллигенция сразу станет вас сторониться, как возможного агента охранки. У вас? Там всегда полно народу. А в кафе «Банзай» вы столь часто бывали с Ченом, что вас слишком хорошо запомнили. Там что, кулинары отменны?
– В «Банзае» прекрасно делали рыбу.
– По-монастырски?
– Нет, это обычно. Мне там нравились креветки, зажаренные в мясе осетра.
– Да, да, как-то раз я пробовал это, очень вкусно. Но мы отклонились в сторону от разговора. Он будет краток. Я ничего не хочу знать о вашем прошлом, хотя оно крайне занятно и изобилует многими белыми пятнами, подобно карте Антарктиды. Меня занимало ваше настоящее, оно элегантно, оно достойно вас. Вы – обаяшка, а это не достоинство человека, это его профессия. Но волнует меня ваше будущее. Сегодня после отстрела зверя, когда я подойду к вашему номеру, вы мне скажете «да». Понимаете?
– Я готов сказать вам «да» прямо сейчас. Мне только не совсем понятно, о каком «да» идет речь.
– Вам пять лет? Вы плохо выговариваете букву «р»? Вы еще мочитесь в кроватку? Перестаньте, дуся, мы ж с вами люди вполне зрелого возраста.
– А если «нет»?
– Умница. Хорошо, что вы сказали про «нет». Я запамятовал сказать вам об этом. Если я услышу «нет», то завтра мы будем хоронить вас, как случайно застрелившегося на охоте.
– Такая жестокость, Кирилл Николаевич, – улыбнулся Исаев.
– С людьми вашей профессии и ваших связей мне иначе нельзя.
– Клянусь богом, я буду нем как рыба.
– Мне уже говорил про это наш приятель Чен, – глядя в глаза Исаеву, сказал полковник.
– Ув-ле-чен, – пошутил Исаев.
– Неужто вы не знали, что Чен – это чекист Марейкис? – тихо спросил Гиацинтов.
– Сейчас начну хохотать и спугну изюбря, полковник.
– Бросьте. Партия сыграна, надо выбирать достойный выход.
– Вы знаете, что у многих контрразведчиков мания подозрительности – профессиональная болезнь, полковник. Нет?
– Наслышан.
– Любопытно, а в вашей конторе есть профсоюз, который защищает права безнадежно занемогших на боевом посту?
– Хватит, – поморщился Гиацинтов и прибавил шагу, придерживая Исаева под руку. – Только не вздумайте шутить. Целить в изюбря буду один я.
– Знаете, Кирилл Николаевич, что-то мне не хочется идти на охоту. Я домой пойду.
– Значит, «да»?
– Нет.
– Это пока «нет». А домой я вас не пущу. Вернее, по дороге домой с вами и произойдет несчастный случай. Право, я не шучу. В нашей профессии есть одна опасность: заиграться. А я с вами заигрался. Мне обратно нельзя отрабатывать.
Исаев оглянулся: следом за ними шел еще один филер, который, по-видимому, все время сидел в машине и должен был идти замыкающим.
– Так что вот, Максим Максимыч, поймите меня как человек, владеющий пером: я заигрался. И вы мне нужны. А зачем – я скажу вам после того, как услышу «да». Если «нет» – считайте себя покойником.
Разведчик обязан быть не только актером. В еще большей степени он обязан обладать даром режиссера, который может нафантазировать, а потом поломать уже нафантазированное, придумать новое
Исаев понимал с самого начала, что на охоту, им же самим придуманную, Гиацинтов пригласил его неспроста. Исаев уже давно начал готовиться к этой «охоте». Он разбирал ее в воображении, от первой до последней секунды.
На что рассчитывал он, попросив Тимоху устроить охоту для Гиацинтова? Он совершенно отчетливо понимал, что Гиацинтов постарается именно здесь, на охоте, в тайге, вдали от всех, кто может Исаеву влиятельно помочь, поставить все точки над i, поставить перед ним дилемму – да или нет? Сотрудничество с охранкой или отказ от сотрудничества? Следовательно, считал Исаев, именно здесь и надо будет разорвать гордиев узел его с Гиацинтовым взаимоотношений. Именно поэтому он пытался – иносказательно, конечно, – объяснить Сашеньке, что временная разлука не означает окончательного разрыва: ожидание – лучшая гарантия любви и верности. Ему казалось, что Сашенька в чем-то понимает его, а полностью он, естественно, не мог ей открыться. Но он любил ее, и ему казалось, что она сумеет домыслить то, о чем он не имел права ей говорить.
Как ему виделась предстоящая операция? Она строилась на точном знании психологии истинного охотника, который считает унизительным отдать последний и решительный выстрел кому-либо. Это существует помимо охотника, это врожденное, неистребимое, постоянное. А как говорил еще прошлым летом Тимоха, Гиацинтов был завзятый, азартнейший охотник. Следовательно, считал Исаев, Гиацинтов не позволит никому из филеров стоять подле себя, потому что он слишком уверен в себе. Следовательно, Тимоха поведет филеров в загон, чтобы они гнали изюбря на полковника, и полковник прикажет им поступать именно так, если только егерь Тимоха попросит об этом. Тимоха, конечно, попросит, и Гиацинтов прикажет филерам идти в загон. Таким образом, он останется один, поставленный Тимохой точно возле высокой сосны, подле громадной, занесенной снегом скирды, в которой будут с ночи спрятаны люди из партизанского отряда Кулькова и Суржикова. Они-то и должны будут броситься на Гиацинтова со спины, когда Тимоха начнет гон изюбря с помощью филеров. Он станет кричать, охать, вопить, что, мол, изюбрь прямо на Кирилла Николаевича прет, полковник в эти мгновения превратится в само внимание, но у него будет одностороннее внимание, обращенное на лес перед собой, откуда с минуты на минуту должен выйти громадный изюбрь. В эти самые секунды на Гиацинтова и должны будут броситься партизаны, скрутить его, заткнуть рот и, смешав следы, бросить карабин полковника и его шапку возле полыньи, имитируя таким образом трагическую и нелепую смерть. А самого полковника унесут в тайгу по нехоженой тропке, где все следы стерты – над этим работал Тимоха и его друзья всю последнюю неделю. А там – в далекую партизанскую заимку, а потом Гиацинтова вместе с Исаевым партизаны должны будут переправить через линию фронта к красным. Так задумал всю операцию Исаев. Сейчас секунды решали все: насколько точен был его план, сколь он прав в оценке гиацинтовского охотничьего характера, что Тимоха обговорил с партизанами и как те проведут свою часть операции. Словом, все решали мгновения, и Максим Максимыч, стоявший в сотне метров от полковника, весь похолодел, подобрался, и слышались ему секунды в ушах – шершавые и медленные.
Тимоха начал гон. Исаев сглотнул комок в горле. Он понимал, что в крайнем случае придется брать полковника и его людей с боем, но эта операция «засветила» бы кульковский партизанский отряд, который пока что затаился, ожидая приказов из центра неподалеку от Владивостока. Если бы узнали о его существовании, то, конечно, пришлось бы отряду отступать, да и неизвестно, смогли ли бы толком отступить, потому что каждый километр вокруг, на пути отступления, был забит войсками японцев, подпиравших русские тылы своими орудиями.