Паровой дом
Шрифт:
Оба индуса благополучно переплыли озеро и уже продвигались в тумане по дороге в Джубульпар, как вдруг до них долетел крик. Чей-то голос звал Калагани по имени.
— Я здесь, Нассим, — отозвался Калагани.
И немедленно после этого невдалеке от дороги раздался странный дикий «кизри» — воинственный клич племен Гуижвана, хорошо известный Гуми.
Застигнутый врасплох индус не успел предпринять ничего. К тому же смерть Калагани не спасла бы его от рук шайки индусов и не принесла бы помощи его товарищам. Инстинкт шепнул ему бежать и, воспользовавшись тем мгновением, когда Калагани отошел навстречу человеку, названному им Нассимом, он бросился в сторону
Там произошло нападение на путешественников, и полковник Мунро был уведен отрядом в заброшенную крепость Капор, расположенную на высоком выступе гор Сатпура. На центральной площадке разоренной крепости сохранилась только одна знаменитая бронзовая пушка Бильза, вылитая в эпоху Джегангира, гигантское орудие в шесть метров длины, сорокачетырехфунтового калибра.
В этой-то крепости ожидал свою жертву Нана Сахиб.
Оба врага очутились лицом к лицу.
— Мунро, — сказал Нана Сахиб, — твои привязали к жерлу пушек сто двадцать пешаварских пленников, и после того более тысячи двухсот сипаев погибло этой страшной смертью! Твои безжалостно умертвили лафорских беглецов; после взятия Дели умертвили трех принцев и двадцать девять членов королевской фамилии; наших истреблено в Лакнау шесть тысяч, и после Пенджабской кампании три тысячи. Всего поплатились жизнью в это восстание за национальную независимость сто двадцать тысяч туземных офицеров и солдат и двести тысяч туземных жителей.
— Смерть! Смерть! — закричали дакоиты и индусы, стоявшие вокруг Нана Сахиба.
Набоб движением руки заставил их молчать и ждал ответа полковника Мунро, но тот молчал.
— Ты, Мунро, — продолжал набоб, — собственноручно убил рани из Джанси, мою верную подругу… и она не отомщена.
Ответа не последовало.
— Наконец, четыре месяца тому назад мой брат Валао-Рао пал от английских пуль, направленных против меня… мой брат не отомщен тоже.
— Смерть! Смерть!..
На этот раз крики эти раздались с большей силой и шайка сделала движение, готовая броситься на пленника.
— Молчать! — закричал Нана Сахиб. — Ждите правосудия.
Все смолкли.
— Мунро, — продолжал набоб, — один из твоих предков, Гектор Мунро, первый раз осмелился применить эту страшную казнь, которая в войну 1857 года приняла такие страшные размеры! Он первый приказал привязывать живыми к пушечному дулу индусов, наших братьев и родственников.
Послышались новые крики, новые угрозы, которых Нана Сахиб не мог сдержать.
— Месть за месть! — обернувшись, он прибавил. — Видишь эту пушку! Тебя привяжут к ее жерлу! Она заряжена, и завтра с восходом солнца выстрел ее, повторенный эхом горы, возвестит всем, что месть Нана Сахиба наконец совершилась.
Полковник пристально глядел на набоба со спокойствием, которого не могло поколебать приближение смерти.
— Хорошо, — сказал он, — ты делаешь то, что сделал бы и я, если бы ты попал в мои руки.
С этими словами полковник Мунро сам подошел к пушке, к жерлу которой его привязали крепкими веревками, заложив руки за спину.
Тогда вся ватага индусов и дакоитов целый час издевалась над ним и оскорбляла его. Но и тут полковник Мунро сохранил то же спокойствие, с каким он готовился умереть.
Наступила ночь. Нана Сахиб, Калагани и Нассим удалились в развалины, а вслед за ними разошлись на покой и их сподвижники.
Сэр Эдвард Мунро остался наедине с Богом
ГЛАВА ВТОРАЯ
Тишина продолжалась недолго. Во время еды было выпито изрядное количество араки, благодаря чему снова послышались порывистые крики, затем шум мало-помалу затих, и сон овладел пировавшими. Часов около восьми из казармы вышел индус; по всей вероятности, ему было приказано сторожить полковника, так как он тотчас подошел к пушке удостовериться, здесь ли пленник. Сильной рукой попробовал он веревки, потом, не обращаясь к полковнику, произнес как бы про себя:
— Десять фунтов хорошего пороха!.. А давно не говорила старая рипорская пушка!
Это замечание вызвало презрительную улыбку на гордом лице полковника Мунро. Как ни ужасна была предстоявшая смерть, она не страшила его. К чести этого энергичного человека нужно сказать, что он ни на минуту не позволил своей мысли сосредоточиться на последнем мгновении жизни, когда разорванные члены разлетятся в пространство. Он закрыл глаза и мысленно переживал прошлое… Образ леди Мунро явился перед ним. Он видел ее молодой девушкой в гибельном Канпуре, в том доме, где впервые восхитился ею, узнал и полюбил. Все эти счастливые часы в последний раз оживали в его воспоминании.
Но тут ему представилась страшная развязка кан-пурской драмы, взятие в плен леди Мунро и ее матери в Биби-Гаре и наконец этот колодец, гробница двухсот жертв, над которой четыре месяца назад он плакал в последний раз.
Потом мысли его перенеслись к товарищам… Что делают теперь Банкс, капитан Год, Моклер и другие! Они свободны, но, к несчастью, вряд ли могут узнать, где в данную минуту полковник Мунро. На Гуми тоже надежда плохая: вероятно, Калагани из простой предосторожности успел с ним рассчитаться. Молить Бога о случайном спасении было бесполезно. Полковник Мунро не был способен предаваться обманчивым мечтам.
Сколько времени прошло в этом созерцании, он не знал, но когда открыл глаза, перед ним в нескольких шагах стоял призрак, окутанный плащом, с зажженной веткой смолистого дерева в руке.
«Какой-нибудь сумасшедший, — подумал полковник… Жаль, что вместо огня у него нет кинжала!.. Может быть, я мог бы!..»
Сэр Мунро почти угадал: это была безумная Нарбардской долины — «Блуждающий огонек», как называли ее горцы. Полковник, невольно привлеченный светом факела, не отрывал глаз от приближавшейся к нему фигуры.
Внезапно сумасшедшая отбросила края капюшона, скрывавшего ее лицо, и потрясла зажженную ветвь, обдавшую ее ярким пламенем.
Сдавленный крик вырвался из груди пленника.
— Лоренс? Лоренс!
Действительно, перед ним стояла леди Мунро. Но она не отвечала, даже не узнавала своего мужа.
Лоренс! Сумасшедшая!.. Да, сумасшедшая, но живая.
Сэр Эдвард Мунро не мог обмануться: образ молодой женщины слишком хорошо был запечатлен в его душе.
Несчастная, сделавшая все для защиты матери, зарезанной на ее глазах, упала раненая, но не смертельно, и одна из последних была брошена в канпурский колодец на груды жертв, уже наполнявших его. Ночью инстинкт самосохранения заставил ее приподняться на край колодца — один инстинкт, так как рассудок после стольких ужасных сцен оставил ее. Сумасшедшая вылезла из колодца, бродила по окрестностям, смогла выйти из города в ту минуту, когда Нана Сахиб и его сановники бросили город после кровавой казни. И вот уже девять лет, умершая для всех, она странствовала безостановочно, возбуждая при своем появлении суеверный отчасти страх, отчасти уважение.