Партизан Лёня Голиков
Шрифт:
Мальчишки старались хоть чем-нибудь помочь солдатам.
– Давайте поднесем пулемет, – предлагали они.
– А коней напоить не надо? Мы бы разом…
Но солдаты отказывались от их помощи, все переводили в шутку. Они добродушно посмеивались, легонько похлопывали ребят по спине и говорили обычно:
– Никак нет, товарищ, солдату денщик не положен…
Как-то утром Ленька шел по выжженной улице с торчащими из-под снега обугленными трубами. Впереди он увидел человека в полушубке, перетянутом солдатским ремнем, с автоматом на шее. Ленька проскочил было мимо, потом остановился и, пораженный,
– Василий Григорьевич!
Человек оглянулся. На его шапке наискось была пришита красная ленточка. Ленька знал: такие ленточки носят партизаны. – Леня! Голиков!.. Какими судьбами?
Учитель схватил Леньку за плечи, притянул к себе. Оба они обрадовались неожиданной встрече.
– Живешь-то где? Немцы, говорят, вас выгнали.
– Выгнали. В декабре еще… Лукино после нас сожгли. Потом мы здесь, в Парфине, жили, тоже сожгли. Теперь в Лазоревцах поселились.
– Это я знаю. Лукино сгорело, когда налет был. Слыхал, может? Там мы целый батальон разгромили. А Мануйлово фашисты сожгли. Все дочиста, мало чего осталось. И школа наша сгорела, и березки на кресты порубили… На днях я там был. Узнать ничего нельзя!.. А ты что теперь делаешь? Может, проводишь меня?
Они прошли к избам, уцелевшим на краю села, где разместился на отдых партизанский отряд. Занимали партизаны три избы. Учитель вошел в одну из них. Народу здесь было полным-полно. Одни сидели у стола и чистили автоматы, другие что-то шили, третьи, примостившись на корточках, ели из алюминиевых котелков.
– Что, товарищ Мухарев, нового партизана завербовали?
– Да нет, ученик это мой. С начала войны не виделись.
. – Вот теперь и учите его партизанить. Берите в разведку, продолжайте образование.
– Рано ему еще!.. Есть хочешь, Леня? Раздевайся, садись!
Ленька все еще не мог прийти в себя. Сколько мечтал он о встрече с партизанами, и вот – будто кто-то перенес его прямо в партизанский отряд. Он с любопытством оглядывался вокруг. Вот бы ему сюда! Народ здесь, видать, храбрый, веселый. Одно слово – партизаны!
Василий Григорьевич подсел к столу. Полушубок и шапку он скинул, остался в защитной гимнастерке, заправленной в брюки.
– Садись, не стесняйся, – еще раз пригласил он Леньку.
Василий Григорьевич был почти таким же, как раньше. Такие же жесткие волосы бобриком, то же широкое скуластое лицо и упрямый подбородок. Только стал Василий Григорьевич как будто строже. Может быть, так казалось потому, что лицо учителя обветрилось и загорело. Он немного осунулся, и от этого скулы выдавались еще больше.
Ленька тоже разделся, сел. Он взял хлеб и потянулся ложкой в котелок.
– Э! – воскликнул Василий Григорьевич, взглянув на Ленькины руки. – Да ты, я смотрю, всю войну не мылся!
Ленька смутился, положил ложку и спрятал руки под стол.
– Нет, нет! Так не выйдет. Пойдем сразу мыться! У нас так не полагается.
Мухарев отодвинул котелок и вместе с Ленькой вышел в сени. Ленька шел весь красный и смутился еще больше, когда услышал позади себя смех и чьи-то слова:
– Вот тебе и новый партизан!
Сначала он воспринял это только как насмешку, а потом, обжигая ледяной водой намыленные руки, подумал: почему это назвали его «новым партизаном»? Может быть… Нет, об этом и мечтать нечего.
– Василий Григорьевич, а мне в партизаны можно?
– Тебе? – удивился Мухарев. – Вот уж не знаю!..
– Умываться будет – возьмем, – ответил чубатый парень с насмешливым лицом. Он собрал вычищенный автомат и теперь завертывал в промасленную тряпицу пузатую масленку, отвертку, круглые металлические щеточки, похожие на мохнатых гусениц.
Ленька узнал в нем механика, который перед войной показывал им кинокартины. В его словах он почувствовал насмешку. Опять его считают маленьким!
В разговор вмешался другой партизан. Ленька и его где-то видел, но где, не мог вспомнить. Партизан наматывал на ногу портянку и тщательно разглаживал складки.
– Брось ты, Степан, балагурить! Может, и вправду паренек к нам тянется. Дело серьезное…
Он сунул ногу в валенок, потопал, примеряясь, не трет ли где, и обернулся к Леньке:
– Лет-то тебе сколько?
– Пятнадцать, – соврал Ленька и снова зарделся. Но этого никто не заметил.
– Ну вот, пятнадцать. Возьми ты его, Василий Григорьевич, к себе в разведку. При деле будет. Паренек, видать, шустрый.
У Леньки захолонуло сердце. Казалось, оно совсем перестало биться. Он перевел глаза на учителя, и в лице, в глазах его было столько мольбы, что Василий Григорьевич не решился сразу отказать мальчику.
– Ладно; – сказал он. – Трофим Петрович вернется, спросим его. Он начальник штаба, пусть решает. Заходи к вечерку.
Не помня себя от радости, Ленька натянул пиджачок и, не попрощавшись, выбежал из избы.
Весь день он работал на кухне, колол дрова, носил воду, помогал чистить картошку, ездил со старшиной на склад за продуктами, а вечером снова зашел к партизанам. Учителя в избе не было, неизвестный ему Трофим Петрович еще не приехал, и Ленька почувствовал себя одиноким, как новичок в классе. Охваченный сомнениями: что-то скажет всесильный начальник штаба, Ленька пошел в Лазоревцы. Больше всего он боялся, как бы партизаны не уехали без него. Хотел даже вернуться с полдороги и не уходить из избы, ждать начальника штаба. Потом передумал и быстрее зашагал к Лазоревцам.
Мать была дома. Она удивилась, что Ленька пришел так рано. День был субботний, в деревне топили бани, и отец, приготовив березовый веник, собирался попариться.
– Я тоже пойду, – сказал Ленька, вспомнив сегодняшний конфуз. – Давно в бане не был.
Мать собрала обоим бельишко, положила его в деревянную шайку, и Ленька с отцом пошли к берегу, где стояла крохотная банька.
Распаренный, приятно усталый и необыкновенно чистый, Ленька после бани сразу улегся спать. Спозаранку он снова убежал в Парфино. Ленька решил не возвращаться домой до тех пор, пока не повидает этого неуловимого начальника штаба Трофима Петровича. Но как велико было огорчение Леньки, когда, зайдя в избу, он не застал там ни единой души. Видно, партизаны ушли совсем недавно: в избе еще стоял синеватый дым махорки. Какая-то женщина обшарпанным веником заметала сор. Она брызгала пригоршней воду на пол. Вода собирала пыль, и на половицах, как ртуть, во все стороны разбегались мохнатые серые шарики.