Партизанка Лара
Шрифт:
Немец выстрелил. Что-то крепко ударило Мишку в плечо. Карабин выпал из рук мальчика, а поднять его не было сил.
По земле мурашили мелкие красные пятнышки. Как будто у Мишкиных ног собрался целый рой божьих коровок. Но сказать им: «Улетайте, а то затопчут» — Мишка уже не мог.
Он пошатнулся и рухнул лицом вниз, в болотную траву.
…Даже строгая деревенская бабушка признавала, что Мишка терпеливый на боль. Две недели бабушка не догадывалась, что у внука на спине чирьи.
Но сейчас ему просто-таки хотелось выть от боли. Мишка даже сомневался, что это его рука. Неужели своя рука может своего так мучить?
Особенно разболелась рука после того, как раненого навестил Егоров. Он принёс гостинец — несколько кусочков сахару — и сказал, что все в бригаде Мишке кланяются и желают поправиться поскорее.
— Спасибо! — расцвёл Мишка. — А почему не зайдут сами?
— Да то к тебе не пускали, то некогда — на станцию Железница, почитай, всей бригадой ходили. Теперь у нас рельсовая война.
И Егоров рассказал, что всеми партизанскими бригадами получен приказ: взрывая рельсы, сковать передвижение противника. Чтобы враг не мог перебрасывать воинские части с фронта на фронт, не мог подвозить боеприпасы, чтобы наступающей Красной Армии было легче громить врага.
После этого разговора мальчик не спал всю ночь. Кроме Мишки, в этой половине избы медсанбата других раненых не было. За раненым мальчиком присматривала хозяйка избы, молчаливая, усталая женщина, напоминающая Мишке его мать.
Услышав ночью стоны, хозяйка, босая, в длинной холщовой рубашке, вышла из-за занавески:
— Худо тебе, сынок? Может, медицину побужу…
— Сам обойдусь! Дайте лучше водички.
Он пил, стуча зубами о край кружки. Он капал холодной водой на раненую руку. Всё равно жгло, как будто под кожу насыпали горячих углей.
Почему он такой невезучий? Люди воюют, рвут рельсы; наверное, на станцию Железница и Лариска с бригадой ходила, а он в постели лежит.
В одном ему повезло: что он лежит, можно сказать, дома, в Кривицах, где у партизан есть фельдшер Мария Ефремовна. Раненому опасно оставаться в деревне, где шныряют немцы.
В Шолохове тамошний доктор тайком лечил раненых партизан. Он придумал вывесить на двери дома дощечку с надписью: «Сыпной тиф». Немцы шарахались от этого дома. Но потом разнюхали, что их обманывают, и расстреляли доброго шолоховского доктора.
Попадись им Мария Ефремовна, они бы и её расстреляли, да только руки коротки!
К утру Мишка забылся, но очень скоро его разбудили громкие голоса. Мальчика потянуло к окну. На деревенской улице было полно народу. Раздвигая толпу, на крыльцо взбежала начальник санчасти Мария Ефремовна, которую по молодости лет в бригаде звали просто Машей.
А следом за ней четверо партизан внесли носилки, но не в Мишкину, а в другую
Лицо человека, которого несли на носилках, было закрыто куском парашютного шёлка, и Мишка не мог его рассмотреть.
Но зато он заметил в толпе свою хозяйку и стал звать её здоровой рукой.
Оглядываясь, она подошла к окну:
— Ложись, сынок. Увидит Маша — заругает. Не велено тебе вставать.
— Лягу. Только сперва скажите: он лётчик?
— Лётчик. Наша разведка — Раиса с Ларисой в лесу его разыскали. С горящей машины кинулся. Кабы не подбили, он бы лекарства тебе привёз.
— Он жив?
— Жив, да, видать, плох. Страсть как руки и лицо попалило.
— Почему ж он не кричит, если живой?
— Потому как без памяти. Ложись, сынок. Я уж постараюсь, всё разузнаю и тебе расскажу.
Мишка послушно лёг. Это правда: не надо сердить Машу. Если Маша будет им довольна, может, она согласится перевести сюда лётчика. Были бы они вместе, Мишка бы ухаживал за ним.
Какая, должно быть, невыносимая боль, если рослый, плечистый лётчик потерял сознание! Значит, вытерпеть больше не мог!
Маша вошла неслышно и села на табуретку возле Мишкиной постели.
— Как ты себя сегодня чувствуешь?
— Я уже почти здоровый… А он? Скажите, он будет жить?
— Самолёт уже вызван. Сегодня ночью мы отправим за линию фронта и его и тебя.
— Меня? — Мишке почудилось, что изба покачнулась, словно рядом с ней взорвался снаряд. — Разве здесь нельзя меня вылечить?
— Там тебе больше помогут. Положение серьёзное. Что, если придётся руку отнять?
— Ну и пусть! — в отчаянии крикнул Мишка. — Режьте руку! Хоть пилой пилите! Я всё равно не уеду. Я остаюсь здесь!
— Ты не понимаешь, что говоришь. Успокойся. Я принесу тебе валерьянки.
Привстав на постели, Мишка с тоской посмотрел вслед Маше. Она добрая, но раз ей так приказано, она не отступится. По затылку видно: ни за что не отступится.
Мишка уткнулся в подушку и зарыдал.
…Нет, он не притворялся, когда кричал Маше: «Режьте руку, но я не поеду!» Он так думал всерьёз. Пусть лучше у него отнимут руку, чем отнимут всё, чем он дышал и жил: его гордость — он, мальчик, участник великого дела, его радость — стоять в одном строю с этими суровыми и добрыми людьми.
Значит, больше он не услышит от командира: «Молодец, Миша!» И на Грачике больше ему не скакать с боевым приказом… Да стоит ли вообще тогда жить?
— Миша! — позвал его тихий голос.
Мальчик поднял с подушки зарёванное лицо. Посреди избы стояла Лара, держа в руках берестяной туесок с ягодами.
— Поешь! Я тебе принесла землянички. Это витамины…
Мишка отвернулся к стене. Кто её звал? Витамины! Да на кой ему они? Нашла чем утешать!
— Ты на меня сердишься? Веришь, я не со зла дразнилась…