Партизанская хроника
Шрифт:
— Кто такие?
— Я староста деревни Федорки, а это — здешний бургомистр, — спокойно ответил коренастый мужчина с длинными вьющимися русыми волосами. — А ты кто?
— Партизан, — не отводя автомата, ответил Николаев.
— Если ты партизан, то опусти автомат и садись в сани — мы свои люди. Ребята сейчас сказали, что ваш отряд остановился в деревне, так мы можем помочь, предоставить транспорт, — проговорил тот же мужчина.
Николаев несколько оторопел, однако постарался казаться спокойным. Встав сзади на полозья, велел
— А ребят упустил? — спросил я у Николаева.
— Не догонять же, коли этих встретил!..
Меня беспокоил уход ребят, а тут еще эти два немецких пособника.
— В отношении ребят вы не сомневайтесь, полиции они не сообщат, — заверил меня один из задержанных, с округлой, недавно отпущенной светлой бородкой. — Нас-то они предупредили, что партизаны приехали, но мы не полицаи, мы рады вашему приезду. — Он отрекомендовался Янковским Леоном Антоновичем и показал на стоящего рядом: — А это мой товарищ, Виктор Иванов, староста деревни.
Они рассказали, что до войны работали в западных областях Белоруссии. Отступить не успели и, перебравшись из своего района, осели в деревне Федорки, где у Янковского есть родня. Жители Федорок уверили немцев, что Янковский и Иванов — кулаки, сидевшие в тюрьме при Советах. Оккупанты возвели, их в высокие ранги: одного — бургомистром, другого — старостой. Теперь они помогают семьям военнослужащих, скрывающимся патриотам, регистрируют на жительство вышедших из окружения военнослужащих. Весной с группой добровольцев собираются уйти в партизаны.
Трудно было решить, что за люди, а арестовывать невинных тоже нельзя. Решили их отпустить.
— Продолжайте свой путь, — сказал я им. — А мы отправимся своим.
Немного помолчав, Янковский сказал:
— Все-таки не доверяете?.. Что ж, пожалуй, правильно делаете. Словам верить нельзя… А может, надумаете побывать у нас в Федорках? Баньку истопим, освежитесь… Предательства не бойтесь. Если желаете, пришлем за вами подводы.
Мы вышли на улицу посоветоваться.
— Для меня они загадка, — задумчиво произнес Луньков.
— Для меня тоже, — ответил я, — но попробуем ее разгадать.
Мы согласились с предложением Янковского, условились о пароле, договорились о месте и времени, где и когда будем ждать подводчиков.
Янковский с товарищем уехали.
Как только они скрылись из виду, я приказал отряду выступать.
Выйдя из деревни, в двух километрах от нее, мы залегли и стали ждать. Если приедут полицаи или каратели, встретим их как полагается.
Вот показались десять подвод, подводчики назвали пароль, и мы несколько настороженно сели в сани. Не доезжая деревни, слезли и огородами вошли в нее.
Улицы большого села Федорки были пустынны. Нас развели по домам, и повсюду хозяева встречали нас с трогательным радушием.
Я все время не расставался с Янковским и Ивановым. Янковский, улыбаясь, сказал:
— Конечно, спокойнее, что ваши посты стоят
Хорошо отдохнув, мы проснулись рано утром.
Днем гостеприимные селяне вытопили для нас баню, где по очереди вымылся весь отряд. Идя в баню, я слышал, как Долик Сорин жаловался Добрицгоферу:
— Карл Антонович, надо мной все смеются, апостолом называют. Нельзя ли из вашего белья как-нибудь сшить настоящий маскхалат.
— Это можно. В доме, где я остановился, есть швейная машина, приходи, попросим хозяйку, — пообещал Добрицгофер.
Помывшись, все сменили белье, только Добрицгофер стал надевать старое, предварительно прожарив его. Увидев это, Сорин бросился к нему:
— Карл Антонович, мне больше маскхалат не нужен… Снег тает… Я попрошу хозяйку выстирать белье, и вы переоденетесь.
Карл Антонович, смеясь, отказался.
После бани все повеселели. Хотелось хоть на минутку забыть, что находимся в тылу врага.
Незаметно прошел день. Вечером, собравшись в просторной избе, партизаны пели боевые песни, а также недавно родившиеся партизанские. Жители пришли послушать нас. Для них приход советских бойцов стал праздником. Янковский и Иванов с увлечением пели вместе с нами:
…Впереди дороги, Бури и тревоги. У бойца на сердце Спрятано письмо. Лучше смерть на поле, Чем позор в неволе; Лучше злая пуля, Чем раба клеймо…Я тихонько сказал Янковскому:
— Вижу, население любит вас. И радостно смотреть, что вы поете наши песни. Но помните: не с каждым можно быть откровенным.
— Здешние друг друга не выдадут, — с гордостью ответил он.
И оказался прав. В июне 1942 года немцы повесили Янковского, но не из-за предательства: он открыто содействовал побегу пленных, которых вели через село. А Виктор Иванов успел уйти в партизаны.
Поздно вечером нас ждали запряженные в сани добрые кони. Лыжи и маскхалаты роздали крестьянам, только Сорин свой чисто выстиранный «маскхалат» отдал Добрицгоферу.
Ехали быстро. В пяти километрах от деревни отпустили подводчиков. Ноги, привыкшие к ходьбе на лыжах, непроизвольно пытались скользить. Хорошо отдохнувшие партизаны, не чувствуя тяжелой ноши за спиной, быстро шагали по дорогам. Благополучно миновав Сергучевский канал, к утру подошли к Березине. Лед еще стоял, но его поверхность уже залита водой. Идти по льду опасно. Я и радист Глушков взяли большие палки и стали переходить реку. Ноги ныли от холодной воды. У середины реки мы услышали голос Лунькова: