Партизанские отряды занимали города
Шрифт:
А Лазо совершенно спокойно сказал:
— Они берут нас в вилку. Ты, Миша, езжай не прямо, а зигзагами, чтобы они не пристрелялись по нам. Да смотри, не переверни нас на повороте, — шутливо добавил он.
Шофер круто повернул машину вправо, а на прямой, куда должна была пойти машина, разорвался снаряд, и осколки с визгом пронеслись над нами.
— Неплохо стреляют, — спокойно отметил Лазо.
Его спокойствие передалось шоферу, и он умело вел машину, объезжая тарбаганьи норы, благо по здешним местам можно было ехать без всякой дороги.
Белогвардейцы выпустили еще
О многом переговорили мы с Лазо дорогой: и о штурме Тавын-Тологоя, и о том, какая хорошая будет жизнь, когда мы победим белогвардейцев и займемся строительством новой жизни. Я поражался широкой эрудиции С. Лазо и его простоте выражения мыслей. Он интересовался моими походами на Кавказском фронте и настроениями солдат и казаков.
Вызвав к себе начальника штаба фронта Русскиса и своего заместителя Ф. Е. Балябина, и помощника Г. Н. Аксенова, Лазо принялся за разработку плана штурма Тавын-Тологоя. На другой день я вернулся в Копзоргаз с приказом, который сводился к следующему:
Рабочая Красная гвардия наступает вдоль линии железной дороги на разъезд 86-й, левее 1-й Советский полк Журавлева и отряды Титова и Тетери- на непосредственно атакуют высоту Тавын-Тологой, слева их активно поддерживает и заходит в тыл врагу Копзоргаз, с правого фланга в охват противника идет 1-й Аргунский казачий полк.
Задача заключалась в том, чтобы захватить семеновцев в клещи и уничтожить, не дав им уйти за границу.
Весь день перед наступлением наши батареи пристреливались к опутанным колючей проволокой окопам противника, а батареи семеновцев «шарили» снарядами за каждой горкой в поисках наших батарей.
Лежа на горе, меж камней, я наблюдал, как на левом фланге противника из-за далеких синеющих гор появлялись наши конные разъезды и как возле них вздымались столбы черного дыма от неприятельских снарядов или рождались и медленно таяли в воздухе облачка белого дыма от японских шрапнелей.
Я перешел на другую горку с круглой и гладкой вершиной, чтобы узнать обстановку на нашем левом фланге. В поисках нашей батареи белые хорошо пристрелялись к этой горке и следили за ней: не прошло и пяти минут, как я услышал выстрел с ближайшей неприятельской батареи. «Опять наши ребята дразнят белых», — подумал я. Секунды шли, и по резко нараставшему сверлящему звуку я определил, что снаряд должен разорваться где-то близко от меня. Но я почему-то не верил в это и только в последние мгновения понял, что снаряд предназначался точно для меня.
Всякий находившийся под артиллерийским огнем знает то неприятное ощущение не страха, а жуткой сковывающей беспомощности. Отвратительный сверлящий воздух звук быстро нарастает, как бы предупреждая об опасности: берегись, мол, сейчас разорвусь. Мозг лихорадочно работает: что делать? Бежать? Но куда? Вправо? Влево? А может быть, как раз там-то и разорвется. «Лежи, все равно не убежишь», — с усилием говорю я себе и плотно прижимаюсь к земле, ища у нее защиты.
Где-то рядом раздалось «б-бух!» Меня обдало газами и землей. Я неподвижно лежал, ожидая еще чего-то. Постепенно придя в себя, установил,
Я осторожно подполз к яме и только тут понял, почему остался жив и даже не контужен: из-за неправильно поставленной дистанционной трубки получился «клевок», т. е. шрапнельный снаряд вместо того, чтобы разорваться в воздухе, зарылся в землю. Земля поглотила всю силу запоздалого взрыва. Земля спасла меня.
Копзоргаз отдельными сотнями расположился в крутых падях между гор. Заседланные кони мирно щипали траву. Люди, нагруженные патронами, сидели и лежали на траве, не обращая внимания на редкую орудийную стрельбу белых. Снаряды пролетали над головами и рвались в тылу, в соседней пади.
Приказ Лазо внес необычное оживление. Все готовились к ночному бою, хотя и готовиться-то было нечего: кони заседланы, винтовки в руках.
Спускалась теплая июльская ночь. В темнеющем безоблачном небе зажигались звезды. В воздухе — спокойная и мирная тишина. Тихо отдавались последние распоряжения. Сквозь приглушенный шорох приготовлений слышалось фырканье лошадей, звяканье стремян.
Наконец все готово. Винтовки заряжены всеми пятью патронами. Проверены патронташи у людей и крепко подтянуты подпруги у лошадей.
— Сади-и-сь! — протяжно раздалась команда.
— Справа по три ма-а-арш! — И в ночную темноту поползли живые цепи.
Время тянулось убийственно медленно, расстояние, отделявшее нас от противника, казалось бесконечно большим. Люди нервничали. Хотелось закурить, руки привычно тянулись к кисету.
— Не курить! — раздался сердитый, заглушенный окрик командира сотни.
— Эх, и закурить-то нельзя, — ворчал молодой партизан Деревнин, — ведь курева-то не услышат.
— Зато увидят и пошлют тебе огонька прикурить. Эх, ты, зелень! — ответил ему опытный казак-фронтовик Бочкарев.
Ехали молча. Но молчание невыносимо, Деревнину хочется отвести душу в разговоре.
— Однако, паря, седни жара будет. Как к ним подползешь! Вишь, как высоко. Гладко-то, ни кустика, ни камня.
— А ты не прячься. В тебя стреляют, а ты иди вперед. Пуля редко в лоб попадает, она все больше в зад любит, в мягкое место. Вот если побежишь назад, — обязательно влепят.
Вдруг ночную тишину разбудил гулкий звук орудийного выстрела, и через несколько секунд правее нас в воздухе на миг вспыхнул огонь разорвавшейся шрапнели. За первым выстрелом раздался второй, пятый, десятый, и от ночной тишины осталось одно воспоминание.
Заговорили наши батареи, и над окопами противника по гребню горы вспыхивали разрывы снарядов.
Жуткая, но незабываемо красивая картина. Десятки одновременно рвущихся снарядов и вспышки выстрелов десятков батарей создавали волшебное, фантастическое зрелище. Глаз не мог оторваться от этого фейерверка. Но любоваться им было некогда.
Красногвардейцы спешили вперед, ближе к подножию горы. Здесь, защищенные от неприятельского огня округлыми склонами горы, быстро спешились, бегом бросились в гору.