Партизаны в Бихаче
Шрифт:
Не успели командиры благополучно решить вопрос с бабкой Микой и ее петухом, как появилась новая бабья напасть, и не где-нибудь, а в самом тылу дивизии.
Разумеется, это была тетка Тодория. Заметила она за шеренгами построенной дивизии длинные орудийные стволы, пробралась каким-то образом сквозь строй со здоровенным вертелом в руке и стала громко грозить:
— Ага, вот вы где, паразитки, у партизан в плену, однако носы все еще вверх задираете! А помните, как одна из вас мой амбар снарядом разнесла? Ага, делаете вид, будто ничего не
Одну пушку Тодория стукнула своим вертелом по длинному стволу, другую ударила по колесам, третью кольнула куда-то в брюхо, но тут перед ней возник сам командир артдивизиона и стал ее увещевать:
— Не надо, испортишь еще чего-нибудь ненароком, это же наши пушки.
— Гм, наши! Ты их еще защищать будешь! Выехали, понимаешь, на парад наравне со всеми, а забыли, как бедной женщине амбар крушили и курей пугали. И хоть бы носы опустили, прости, мол, нас, а они ишь выставились! Стыд и срам!
— Ты права, тетка, — поддержал ее один партизан-артиллерист. — Я хорошо помню, как они нас под Бихачем землей и железом засыпали.
Это препирательство по поводу пушек заглушили восторженные крики собравшихся. Словно деревья под мощным порывом ветра, заколыхались толпы народа, все головы обратились в сторону Подгрмечского шоссе. Там, со стороны Бихача, медленно ехал автомобиль, осторожно минуя недавно засыпанные воронки, изрывшие дорогу Бихач — Крупа — Санский мост.
— Товарищ Тито едет!
В едином восторженном порыве весь Подгрмеч, тысячи рук, тел подались вперед, как одна гигантская живая волна. В этой мощной людской волне были все: разутые и раздетые, те, кто мерзли, голодали, оплакивали погибших товарищей, те, кого расстреливали, вешали, сжигали заживо, бросали в пропасти… Короче говоря, восставший, вооруженный, закаленный в боях и походах, гордый, веселый народ…
— Мы здесь, товарищ Тито, мы еще здесь! Напрасно кровавые палачи грозили, что нам на рождество одного петуха на всех хватит! Пусть придут сейчас, поглядят, сколько нас под твоими знаменами! Нам и вправду хватит одного петуха, вот этого, красного, на нашем развевающемся знамени!
Затем товарищ Тито произнес речь, и голос его громко звучал в торжественной снежной тишине, а краинские герои, его воины, внимательно слушали его, слушали заплаканные матери и нахмуренные отцы, веселые девушки, непоседливые девчонки и восторженные мальчишки, тайно мечтавшие о том, чтобы сбежать из дома в первую бригаду, которая с песней пройдет через их село.
А когда Верховный главнокомандующий закончил свою речь, захлопали винтовки, затрещали пулеметы, точно начался настоящий бой, хотя на этот раз все стреляли в воздух. Напрасно командир дивизии, суровый Шоша, грозно сверкал черными глазами и кричал, чтобы бойцы прекратили стрельбу. Ничего нельзя было поделать.
— Да оставь ты их, краинцы без стрельбы не могут веселиться, — с добродушной улыбкой бросил ему Коста, который командовал
А когда началось народное гулянье и пронесся слух, что сам товарищ Тито танцует козарское коло, все высыпали на полянку перед деревенской церковью, где стремительно кружилось веселое коло, к которому присоединялись все новые и новые люди, и живая цепь человеческих рук росла и росла без конца и края.
Джураица Ораяр подлетел ко мне и Лияну и, едва переводя дыхание, выпалил:
— Ох, что там делается, эта девчонка пляшет рядом с товарищем Тито!
— Какая еще девчонка?
— Мрвица! Скачет и кружится, бесстыдница, будто перед ней простой взводный из омладинской роты.
— Ничего, Джуро, в коло каждый может плясать с кем угодно, — рассудительно успокаивает его Лиян. — Иди-ка лучше и сам с ней спляши, она же тебе шарф подарила.
— А что, дядя Лиян, и пойду! — весело сверкнул глазами паренек. — В коло, к сверчкам, как сказал бы дедушка Дундурий.
Джураица побежал на поляну, пробираясь сквозь толпу, а Лиян засунул руку в свою сумку, из которой торчала голова петуха бабки Мики с франтовским гребнем, достал оттуда плоскую бутылочку с ракией и, блаженно улыбаясь, сказал:
— Такую мы с тобой еще не пили. Это дядя Джураицы принес. Говорит, сварена из какой-то ягоды, вроде черешни, руньгуза называется. Руньгузовая, значит, ракия. Эх, чего только люди не придумают.
Хорошенько прочистив горло руньгузовой ракией, мы с Лияном решили подойти поближе к пляшущим, чтобы посмотреть, что там выделывает наша веселая Мрвица.
— Эх, Мрвица!
Через много лет, узнав, как погибла Мрвица на станции в Боснийской Крупе, сел я однажды вечером за свой рабочий стол, вспомнил тот славный день, проведенный в Сербской Ясенице, и в память о милой девушке написал рассказ «Мрвица защищает командующего».
Рассказ, правда, получился несколько бессвязный, но что поделаешь! Лучше уж какой есть, чем никакого.
«Невысокая девушка, некрасивая, с чуть кривым ртом, всегда и со всяким готовая поспорить о чем угодно, торопливо готовится к торжеству. Завтра, в канун рождества, на смотр в Ясенице приедет Верховный главнокомандующий Тито.
— Иду на смотр, иду в Ясеницу! — напевает она, ероша на ходу волосы своему маленькому брату, и летит дальше, толкая детей и опрокидывая табуретки.
— Сегодня наша Мрвица никого не видит. Радуется, что завтра в Ясеницу пойдет, — добродушно корит ее вечно мерзнущая тетка, которая сидит у очага, осторожно поджав свои толстые ноги, чтобы девушка не налетела на них и не толкнула бы ненароком в огонь.
А Мрвица в широкой развевающейся юбке уже бежит на улицу, держа в руках размокший и разорванный опанок. Она показывает его деду, который во дворе собирается поджарить на костре поросенка.