Парусная птица. Сборник повестей, рассказов и сказок
Шрифт:
Все имеет предел. Даже терпение. Этот перезвон каждый час: «Как дела?» — «Нормально». Эти секунды, когда Велька почему–то медлила взять трубку, эти напряженные струнки в ее голосе… Чего ради превращать жизнь в вечное ожидание беды? Тем более Вельки–ну жизнь?
Море штормило. Над городом носился ветер с запахом йода. И Эр–вин, и Велька понимали, что в этот город больше не вернутся.
Темной сентябрьской ночью Виталик сидел в лодке далеко от берега. Леска с крючками уходила вниз, в глубину. Виталик забыл о ней.
Почему они
Над головой покачивался тусклый фонарик под круглым жестяным абажуром. Если сейчас раздеться до плавок и сигануть в воду, оставив в лодке (новой лодке, с номером «23» на борту) оранжевую футболку и шорты с логотипом пляжа… Виталик был уверен в себе — он доплывет до берега минут за тридцать. До соседнего пляжа — за час, и совершенно спокойно. Но что делать потом? Пуститься в бега, оставив маму расплачиваться по долговым распискам?
Не стоит отчаиваться. Ерунда. Все, что нужно сделать Виталику — стиснув зубы, высидеть в лодке завтра и послезавтра. В крайнем случае еще пару дней. Тогда управляющий спишет с него долг, даст денег «на карман» и отпустит с миром — иди, гуляй, гуди.
Плеснула волна. И еще раз. Виталик резко обернулся — слишком резко. Бледное лицо, глядевшее из–под воды, нырнуло и пропало.
— Робкая какая, — сказал Виталик вслух.
Ветер принес обрывок музыки с набережной — очень слабый короткий обрывок.
«Можно подманивать ручным фонариком, — говорил Артур. — Опустить в воду и светить туда–сюда, будто знаки подаешь. Можно еще петь, но не у всех же есть голос. А вот фонариком — милое дело, сразу выныривают. Анекдотов не понимают, не стоит и стараться, а вот поболтать о всякой всячине — это их хлебом не корми. Любопытные такие. Один парень возил с собой какую–то книжку про рыцарей, ну и читал буквально с любого места. Говорит, очень помогало…»
Узкое, бледное лицо показалось из воды метрах в пяти от лодки, на самом краю освещенного круга. Исчезло. Снова появилось. Девушка улыбнулась, но не Виталику, а оранжевому борту лодки. Стеснялась поднять глаза.
— Привет, — сказал он грубовато, как будто к нему за столик в кафе подсела симпатичная, но надоедливая фифа. — Так и будем нырять туда–сюда?
Он сказал и тут же испугался — вдруг она обидится и уплывет, оставив Виталика посреди моря с его проблемами и долгами.
Девушка вздохнула совершенно по–человечески — схватила воздух, на секунду приподняв узкие плечи. Глянула ему в глаза — очень застенчиво — и снова потупилась.
Она была похожа и непохожа на ту, первую. Такая же бледная и узколицая, только волосы темнее. Глаза тоже зеленые, очень большие на тонком лице. Нос чуть вздернутый. Пухлые детские губы.
Окончательно смутившись под его взглядом, она вдруг быстрым движением перебросила волосы на лицо. У девчонок
Виталик невольно подумал о судьбе той первой девчонки, которую подманили и вытащили сетью, словно рыбину. Что с ней стало теперь? Неправда, что русалок продают только в бордели. Их покупают очень богатые люди, создают все условия, содержат, как настоящих жен. Что они видят там, у себя на дне? Там даже телевизора нет… Та светловолосая девочка, что насаживала ему мидий на крючки, может, она сейчас сидит в шикарной ванне, смотрит телевизор, смеется, ест соленые орешки…
Он тряхнул головой. Русалка подплыла чуть поближе — но все равно держалась на расстоянии.
— Зачем ты? — тихо спросил Виталик.
Она легла на спину — тоненькая, даже тощая, с маленькой девичьей грудью. Пляжный лифчик на ней оказался украшен тонкими нитками жемчуга. Это было так странно и трогательно — нитки жемчуга на дешевом трикотаже. Но страннее всего был ее хвост: широченный плавник, серебряная чешуя, горящая в тусклом свете лампы, как зеркало.
— Зачем ты… — он хотел спросить «зачем ты здесь», но прикусил язык. Эта девочка — его добыча. Его списанный долг. Его пропуск в безбедную жизнь.
Теперь она смотрела на далекие огни набережной.
— Как бусы.
— Что?
— Лампочки, будто бусы. Разноцветные. У нее был тонкий, ломкий голос.
— Я приплываю к берегу, чтобы посмотреть на огоньки, — она впервые взглянула Виталику прямо в глаза. Он проглотил слюну: во рту как–то сразу пересохло.
— И тебе нравится?
— Да. Очень.
— А у вас на дне нет таких огней?
— У нас все другое, — она помедлила и повторила, глядя на далекий берег: — Все, все другое.
— Тебе не говорили… — он снова прикусил язык. Сидеть в лодке и болтать с девчонкой, как болтал миллион раз в жизни. Больше от него ничего не требуется. Не он будет вытаскивать сеть на берег, защелкивать наручники, грузить в машину…
Наверное, он переменился в лице, потому что девочка посмотрела внимательнее — и на всякий случай отплыла подальше.
— Расскажи мне, как там у вас на дне, — сказал Виталик чужим, напряженным голосом.
— Темновато… Краски блеклые. Если сравнивать с небом и тем, что на поверхности.
— Неужели ничего интересного?
— Нет, почему. Очень интересно. Сады… колодцы… маленькие огни. Не такие, как ваши. Маленькие… светлячки.
Она замолчала, мечтательно глядя на тусклую лампочку у Виталика над головой.
— Ты работаешь или учишься? — ляпнул он наобум. И внутренне перекосился от стыда, вспомнив ту, первую.
Она неуверенно засмеялась — будто не могла для себя решить, шутит Виталик или нет. Смех у нее был похож и не похож на смех той, первой. Та смеялась открыто, задорно, эта — потихоньку, но все равно это был настоящий русалочий смех.