Парусная птица. Сборник повестей, рассказов и сказок
Шрифт:
— Одному умнику пришла в голову идея этих самых маячков, а десяток других умников сумели реализовать эту идею. Что с того? Согласись, Дым, это всего лишь выверт судьбы, хитрый финт. За эти пятьдесят лет мы разленились и поглупели, а волки — наоборот. Среди волков выжили сильнейшие, а среди нас выжили кто попало… Вот я, например, старый козел, — хозяин усмехнулся. — Тем не менее конец света отменяется, Дым. Наоборот — все вернется на круги своя. Мы будем по–прежнему радоваться жизни, разве что жизнь эта станет несколько короче. В итоге выиграют не те, кто сбежит от волков в пустыню и сдохнет там от голода,
Дым тронул пальцем тяжелое украшение, висящее над квадратным окошком. Украшение ответило низким мелодичным звоном — это свободно болтающаяся металлическая капля ударилась о круглый узорчатый обод.
— Я хотел спросить, — медленно начал Дым, — хотел спросить, почему перестали работать маячки.
— Ерунда, ты хотел спросить, чем волки питались все эти годы, раз их естественная пища вдруг сделалась недоступна… Во–первых, даже в самые спокойные времена на заставах полно было несчастных случаев. То молнией мачту собьет, то ветром снесет, то просто дурачок молоденький собьется с пути и выйдет на неконтролируемую маячками территорию… Извини.
Дым помолчал. Нет, не надо извиняться. Он привык. Он на память знает статистику этик глупых жертв. Без случайностей на границе нельзя, значит, без жертв нельзя тоже. Взяв в пригоршню уголь, надо быть готовым к ожогу; пусть обгорит перчатка, чтобы рука осталась целой.
Вы — наши пограничники, вы перчатка цивилизации…
Он сделал над собой усилие. Снова тронул пальцем украшение из желтого металла:
— Я хотел спросить, почему перестали работать…
— …А во–вторых, думаю, волки своих тоже жрали. И сожрали постепенно всех, кто слишком уж боялся маячков. А те, кто не боялся — ничтожный поначалу процент, расплодились и пришли к нам. Салата хочешь? — И старик поставил перед Дымом корзину, доверху полную влажных зеленых листьев.
Дым отрицательно покачал головой. Его собеседник смачно захрустел зеленью; Дым терпеливо смотрел, как он ест.
— Что говорят в Высоком доме? — спросил старик, не переставая жевать. — Мобилизация. Все на борьбу с волками. Подновят частоколы вокруг поселков, понаделают новых самострелов… — Старик фыркнул. Выудил из корзины новый пучок листьев: — Сражаться с волками — что может быть глупее? Ну, запрутся за частоколом. Ну, досидятся до голодных спазмов, ну, выйдут в поле с факелами. Ну, подожгут пару раз степь… Все дело в том, что мы естественные жертвы для волков, мы полноправные участники этой пищевой цепочки, а против природы не попрешь. Ты когда–нибудь стоял перед волком? Я стоял… Неудивительно, что парень, натренированный попадать в мишень десять раз из десяти, при виде волка обязательно промахивается. Или роняет факел. Это выше нас. Это в крови.
Дым молчал.
— Но не все так плохо, — сказал старик, не переставая двигать челюстями. — Волки не убивают просто так — только ради покушать. А скушать всех у них просто физически не получится — желудок–то не резиновый. И вот, казалось бы, живи в согласии
— Если бы наши предки рассуждали так, никогда не додумались бы до маячков, — сказал Дым, сощелкивая с рукава недожеванный салатный лист.
— А толку–то? — старик совершенно не смутился, ни на секунду не перестал жевать. — Что за цена им теперь, маячкам, сказать — или сам понимаешь?
Дым молчал.
Под окнами нарастал галдеж — поклонники Дивы Донны возвращались с концерта. Удары бубна и ритмичный вой дуделок перемежались речевками:
«Если с нами не гуляешь даром время ты теряешь.
Если с нами не поешь, то напрасно ты живешь…»
— Мы остаемся стадом, — брезгливо сообщил старик.
— Мы река, — медленно сказал Дым. — Река течет по руслу, не прислушиваясь к писку отдельных капелек… По–моему, это правильно.
Старик хихикнул:
— Странные слова. Думал ли я, беря на поруки антиобщественного сопляка, которого собирались изгнать куда подальше за провоцирующее поведение… Думал ли я, что через двадцать с лишним лет этот сопляк станет говорить красивости в защиту родного стада.
Дым пожал плечами. В третий раз легонько тронул звонкую безделушку.
— Вижу, — сказал старик неожиданно холодно и жестко. — Настоящий вопрос, с которым ты пришел. И ты верно ставишь вопрос, и это делает честь твоей сообразительности.
— Это настоящая вещь, — сказал Дым, разглядывая медные узоры на круглом украшении.
— Это колокольчик, — сообщил старик со странным выражением. — Колокольчик. Да, это настоящая вещь. Это ИХ вещь.
— Скажи, — Дым решился, и голос у него сразу сел. — Ты знаешь кого–то, кто встречался… кто ходил на ИХ территорию и вернулся?
Старик помолчал. Облизнул губы:
— В Высоком доме знают, что ты пошел ко мне?
— Меня никто не подсылал, — отозвался Дым тихо. — Я пришел потому, что мне так захотелось.
— Тебе захотелось жить, — сварливо проворчал старик. — Жить — и не меняться. Ради этого ты готов просить помощи у Хозяев, — голос его дрогнул. — Волки… честны, волки просто хотят кушать — так же, как и мы. Если бы шпинат, который мы жрем, умел говорить — он бы тоже взмолился.
— Ты знаешь кого–то, кто ходил на ИХ территорию и вернулся? — терпеливо повторил Дым.
— Что может быть хуже, чем жить, как животные? — рявкнул старик, и детская возня за ширмами сменилась гробовой тишиной. — Что может быть хуже, сказать тебе? — Он замолчал. Выждал паузу, уставившись на Дыма круглыми карими глазами из–под кустистых бровей. — Хуже, — сказал почти шепотом, хуже, Дымка, — жить, как домашние животные. Помни.
Оба посмотрели на колокольчик, немо покачивающийся над окном.
— Каждый выбирает для себя, — сказал старик сухо. — Ты молодец уже потому, что первым понял — прежняя жизнь кончилась, предстоят перемены. В Высоком доме, думаю, это поймут не скоро. Какое счастье, что я давно уже не имею отношения к Высокому дому! Да. Сперва будут всеобщий героизм и мобилизация, потом паника и неразбериха, голод и холодная зима… А ты умный, Дымка.